обкакалась.
– А че они делать заставляют?
– Ну, я им спела.
– Ну и че?
– Записали мой телефон, сказали, что свяжутся.
Претендентка стала пробираться сквозь толпу, от нее старались отшатнуться, как от прокаженной. Некоторые все же пнули соперницу ногой.
– Ты посмотри, какой азарт у пипла! – усмехнулся Паша Лешин.
Потом он взял Соню за руку:
– Давай пробираться!
Трое других «волков» уже прокладывали путь. Несмотря на популярность, им это давалось нелегко. Их пинали, били в спины. Досталось и гитарам, и Соне, разумеется, но ей немного, потому что все удары в спину принимала на себя Коростылева, рвущаяся следом. Ей-то как раз пробиться не удалось. На ней повисли, пытаясь опрокинуть на землю.
Последнее, что услышала Соня, перед тем как за ней захлопнулась тяжелая дверь, был истошный вопль:
– Мармеладова-а-а!!!
Свет в зале погашен. Софиты освещали лишь сцену с одиноким роялем. Горела еще и лампа на столе, за которым сидели трое: двое известных телевизионных ведущих и третий – человек с вклокоченными волосами.
– А чего вы толпой вваливаетесь? – спросил Игнатий Поволоцкий.
– А мы поп-группа, – объяснил Паша Лешин.
– Это хорошо, конечно, – согласился известный ведущий. – Но петь будете по отдельности.
Ребята переглянулись: они не ожидали такого подвоха от организаторов просмотра. Но делать было нечего.
Сначала выступил Паша Лешин, который попытался исполнить «Smock on the Water», но его прервали на третьей строке:
– Побыстрее, ребятки, у нас много работы сегодня.
Потом и остальные пытались что-то исполнить, но их слушали и того меньше.
Соня осталась одна, и Евдокия Шмакова спросила ее:
– А где ваша гитара? Или вы принесли с собой фонограмму с музыкой?
– Нет, не принесла, но могу сама себе на рояле аккомпанировать.
– Чего стоите тогда? – поторопил ее Поволоцкий. – Быстрее к роялю.
Соня подошла к роялю, опустилась на кругленький стульчик. Вдруг стало страшно, потому что она поняла – в эту секунду решается ее судьба. Именно сейчас у нее появилась возможность, единственный шанс все изменить, вырваться из этой жизни – из пропахшей борщами коммуналки, из комнаты, похожей на заплеванный проходной двор, из школы с постоянно разбитыми окнами, из грязных дворов, перекатывающих матерную брань и скабрезные анекдоты…
Соня взяла первые аккорды и запела:
– Стоп, стоп, стоп! – закричал Игнатий Поволоцкий. – Это что за отстой?
– А по-моему, хороший блюз, – сказала Евдокия Шмакова, – исполнение неплохое. А из чьего это репертуара? Это из ранней Пугачевой?
Соня поднялась с круглого стульчика и шагнула к столу.
– Это я сама сочинила.
– Как сама? – удивилась Шмакова.
– Я же сказал – отстой, – поморщился Поволоцкий, но посмотрел на Соню внимательно.
Шмакова наклонилась к нему и стала что-то шептать. До Сони донеслось только:
– Надо брать… Голос чистый… Посмотри, какая фактура!
Игнатий Поволоцкий стал рассматривать Сонины ноги, а потом взглянул на листок бумаги перед собой:
– Как вас?.. Ах да, Соня. Вы сейчас пройдете вон в ту комнатку… – Он показал пальцем на дверь в углу зала. – Вот с этим человеком… – И он показал на третьего сидящего за столом. – Он запишет все ваши данные и договорится о дальнейших действиях.
В маленькой комнатке они опустились на диван, и человек представился:
– Меня зовут Иван Афанасьев. Я – продюсер.
Он достал блокнотик и стал задавать вопросы.
– Ты работаешь или учишься?
– Учусь в одиннадцатом классе.
– Где училась петь? С кем живешь? Кем мама работает?..
Афанасьев записывал. Соня отвечала на вопросы, чувствуя, как радость переполняет ее: кажется, она понравилась. Иначе зачем продюсер так подробно интересуется ею? Настоящего продюсера она видела впервые в жизни, но боялась поднять глаза, чтобы рассмотреть его получше.
– Сегодня в восемь вечера приходи в гостиницу «Русь», – сказал продюсер. – Я тебя у входа встречу. А сейчас извини, работы много.
Соня вышла на улицу. Тут же на нее налетела толпа. Впереди всех была истерзанная Машка Коростылева с разбитой губой и фонарем под глазом. Почему-то рядом оказались еще три девочки из их класса. «Волков» нигде не видно.
– Ну как? – раздались голоса. – Очень мучают?
– А че так долго тебя мурыжили? – спросила Костыль.
– У них перекур был, – соврала Соня. – А потом сразу сказали, чтобы домой шла.
– Правда, что ли? – не поверила Машка и заорала: – Не, вы все слышали, а? Им даже Мармеладова не понравилась!
Соня пошла домой, пыталась сдерживать сердце, колотившееся в бешеном ритме. Шла быстрым шагом, а потом побежала. Но торопилась зря. Дверь в комнату была заперта. Из-за двери доносились скрипы пружинного матраца и вскрики матери.
Соня прошла на кухню, открыла крышку стоявшей на плите кастрюли, в которой должен был быть приготовленный с вечера рыбный суп. Но в кастрюле оказались лишь рыбьи кости и несколько окурков. На подоконнике лежала потрепанная книга «Собор Парижской Богоматери». Обложки нет, окончание книги тоже оторвано. На пожелтевшем от времени титуле стояли расчеты за использованное коммунальное электроснабжение – кому сколько платить. Соня начала читать книгу, но вскоре в дверь позвонили. Это прибежала Машка Коростылева.
– Я тоже прорвалась, – сообщила она.
И второй синяк служил наглядным подтверждением этому.
– Ты представляешь, какие сволочи эти москвичи: я им пою, а они: «Достаточно!» А я все равно продолжаю, только еще громче! Они мне опять: «Хватит!» А я уже во всю мощь. Короче, они милицию хотели вызвать, гады! А Юрка Петухов из параллельного тоже проскочил. Ему рубашку порвали. Так он сказал, что слышал, как эти между собой говорили, что пора завязывать: на весь город – всего одна девочка достойная. Во гады! Еще бы эту дрянь найти, которая достойная, – я бы ее…
– Пойдем погуляем, – предложила Соня.
До восьми вечера времени была уйма.
К гостинице «Русь» Соня пришла за сорок минут до назначенной встречи. Сначала сидела в скверике
