ни на какие угрозы, она исполнила свой долг до конца. Военный следователь прозвал ее Prinzessin Ich?Weiss?Nicht (княгиня Ничего–не–знаю).
На одном из допросов дело дошло до денег — её спрашивали о размере сумм, проходивших через её руки. «Миллион, а иногда два», — ответила она, поняв по предыдущим допросам, что это им известно. «Вы никогда ничего не взяли для себя из этих сумм?» — спросил её немец. «Вы спрашиваете у меня глупости! — ответила Вики по–немецки. — Вы понимаете, глупости!» — и следователь замолчал. Каждый раз после многочасовых допросов она возвращалась в камеру, изнемогая от усталости, но и тут она не теряла самообладания, оставалась доброй, услужливой, делилась со всеми, чем могла. До объявления ей смертного приговора она сидела в общей камере, и у всех соседельцев Вики оставляла о себе самую светлую память.
Её приговорил к смерти военный суд в Аррасе. Обвинение: «Шпионаж. Никаких смягчающих вину обстоятельств». Решение было принято заранее. Председатель объявил смертный приговор и спросил о последнем желании. Вики просила разрешения написать матери — отказали. О муже она не смела и говорить, чтобы не подвести его: ведь на всех допросах она играла роль равнодушной жены. Затем её перевезли в Париж, и 13 июня Софья Но–сович и Вики под охраной, в наручниках, оказались в автомобиле, который промчал их на огромной скорости до Восточного вокзала. Их посадили в поезд Париж–Берлин, и через сутки они оказались в берлинской тюрьме Альт–Моабит. Их рассадили в разные камеры, на режим приговоренных к смерти: кандалы круглые сутки и постоянно зажженный ночью свет. Судьба им помогла: камеры находились одна над другой, и они общались перестукиванием по азбуке Морзе. Так в одну из бессонных ночей Вики «простучала» подруге: «Я поставила перед собой цель: по окончании войны ехать в Россию и работать там для родины». Вики всюду заводила друзей и здесь в своей последней тюрьме, где были сосредоточены все немецкие и иностранные смертницы, к ней прониклась немка надзиратель (сама же арестантка). Рискуя, она тихонько приносила ей хлеб с маргарином, газеты; закрывая шторы на ночь, шептала ей последние новости, подбадривала… Тюрьма эта пострадала от английских бомбардировок и пожаров, и многим арестованным удалось бежать из неё, и во избежание этого всех запирали вместе в подвальную камеру.
«Первую тревогу мы провели вместе с немками, приговоренными к смерти, — вспоминает Софья Но– сович. — Камера была переполнена ими, сколько их там было, сказать трудно. Когда надзирательница открыла дверь, мы увидали фигуры сидящих на полу женщин, закутанных в одеяла. Тихо позвякивали цепи на их руках. Они мало говорили, неохотно отвечали на вопросы. Мы так и не узнали, за что были приговорены к смерти эти несчастные женщины. Казнили их по несколько сразу. Днем, после обеда, уводили их в черный подвал, где они ждали до глубокой ночи часа смерти. Часто выли они, как звери. Вся тюрьма затихала в ужасе, прислушиваясь к их крику смертной тоски. С нами вместе поместили одну советскую молодую девушку, докторшу по профессии. Более очаровательного внешнего и внутреннего облика трудно было себе представить. Её приговорили к смерти в Берлине за пропаганду против войны и за связь с немецкими коммунистами. Тихая, скромная, она мало говорила о себе. Рассказывала главным образом о России.
Нас поражала она своей спокойной уверенностью, как она говорила: «В необходимость жертвы своего поколения для благополучия и счастья будущего». Она ничего не скрывала, говорила о тяжелой жизни в СССР, о всех лишениях, о суровом коммунистическом режиме, о том что всю её семью расстрелял Ежов. А потом прибавляла: «Так нужно, это тяжело, грустно, но необходимо, вот увидите, после войны все изменится». Встреча с ней еще более укрепило желание Вики ехать на родину. Они сговорились непременно встретиться там, но обе погибли в Берлине. Сперва — Вики, а потом — она».
Накануне казни, во время прогулки Софья и Вики были вместе. Неожиданно её вызвала смотрительница. О чем был разговор? Вики удалось шепнуть Носович: «Меня спрашивали, хорошо ли я знаю немецкий, видимо, хотят предложить переводить, сказали, что повезут за город, в дальний лагерь…» Их разводят по камерам, проходят сутки, опять налет английской авиации, всех сгоняют в подвал… Но — Вики нет. И тут Носович понимает, что Вики ей солгала, что история с переводом — ложь.
«Да, её отвезли, но не в дальний лагерь, а на расстрел, — пишет Софья Носович. — Теперь я знаю, что нашла она в себе нечеловеческие силы, идя на ужас казни, думать о нас, оставшихся, обо мне, о своем друге по заключению. Ведь смертницам читают приговор заранее. Знала она, куда шла…»
В копии документа помечен день смерти Веры Оболенской: 4 августа 1944 года. Она была не повешена и не расстреляна. Она была обезглавлена.
Приидите, поклонимся и припадем…
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок Библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
А С Пушкин «Воспоминания в Царском Селе»
Может показаться странным, но исторически так сложилось, что Франция сохранила величайшие раннехристианский святыни, а Париж, благодаря русской эмиграции после 1917 года, стал одним из самых православных столиц Запада. Так было до 2000 года, а теперь Италия перегоняет Францию, где, по статистике, православие стоит на втором месте после католичества. Происходит странный процесс оправославливания, который можно сравнить с процессом «наоборот», который был в России до революции, когда интеллигенция, да и аристократия, отходили от веры, а в 19 веке в определённых кругах, возникла мода на католичество. В самом Париже около тридцати православных храмов, среди них есть и румынские, греческие, болгарские, сербские, грузинские и коптские… Русских храмов осталось около 10, а было гораздо больше. Для русских самым большим и красивым храмом в Париже на сегодня является Св. Александро–Невский Собор, который находится в юрисдикции Константинопольского Патриархата. Русская православная церковь Корсун–ской Епархии (МП) до сих пор не имеет своего Собора и ютится в храме перестроенным в 1931 г. из гаража. Все стены этой церкви, она же Кафедральный собор Трёх Святителей расписаны фресками о. Григория Круга и Леонида Успенского, а в левой части храмы великая святыня — икона Иверской Божией Матери (о её чудесной истории обретения я ещё расскажу). Но вот парадокс. В большом соборе Св. Александро–Невского, молящихся всё меньше, в основном очень пожилых, жизнь приходская съёживается, службы некаждодневные, в крипте этого храма, службы идут по–французски, что тоже не способствует привлечению русско–язычных мигрантов… Зато в маленьком, тесном храме Трёх Святителей, служат и утром и вечером круглый год, народ прибывает, очень много молодёжи, детей, воскресная школа, лагеря, конференции — полнота приходской жизни.
Меняется контингент прихожан и в других храмах, конечно с российской точки зрения это даже не приходы, а приходики. На воскресных службах там бывает 30–40 человек, 5–10 причастников. Все священники в возрасте до 50 лет служат в церкви и работают на светской работе, жалованья от Епархии
