рекомендованная для внеклассного чтения книга Гельвальда «Иллюстрированное путешествие по Америке». Там говорилось о войне между Севером и Югом, приведшей к отмене рабства. Автор писал в приподнятом тоне, что разница в цвете кожи со времени победоносного окончания междоусобной войны не имеет никакого значения: «Теперь негру открыт путь даже в президентское кресло». И, написав это, он не считал себя чрезмерным оптимистом.
Если бы он мог заглянуть почти на столетие вперед, увидеть кровь на улицах городов Юга, полицейских собак, рвущих негров, пылающие негритянские церкви!
У финиша
В Нью-Йорке появился г-н Эйзенхауэр.
Сначала президент говорил, что он не примет в избирательной кампании никакого участия. Потом стал при каждом удобном случае напоминать журналистам, что Никсон и Лодж — кандидаты, лучше которых нечего и желать. Потом, говоря на политическом жаргоне, далеко «высунул подбородок» из Белого дома и начал выступать на митингах в поддержку Дика и Кэбота.
Третьего ноября я пошел на большой митинг в Геральд-сквер. Был хмурый, ветреный день, темные тучи неслись с океана. На Тридцать четвертой улице толпа казалась лишь немного гуще обычной. Репродукторы разносили чью-то речь, и время от времени ее прерывал протяжный звук «а-а-а», исторгаемый в знак одобрения сотнями глоток.
Я стал протискиваться к трибуне, установленной напротив универмага Мейси. Над ней рвались на ветру огромные связки неярких воздушных шаров. Толпа, окружавшая трибуну, размахивала щитками с портретами республиканских кандидатов. Низко пролетел самолет, белые хлопья листовок стали оседать на улицу, на крыши.
Выступал Никсон. Похудевший, темный от загара, он надсадно выкрикивал что-то охрипшим голосом. Разобрать слова было почти невозможно. То и дело свистели полисмены, регулирующие движение на торговом перекрестке. Очередной поток покупателей, толкая слушателей острыми углами коробок, шурша пакетами, прорывался сквозь толпу. Такой же поток двигался навстречу, к стеклянным вратам универмага.
Никсон передал слово Эйзенхауэру. Все-таки он чем-то напоминал рождественского деда-мороза, который снял парик и бороду и переоделся в обычный костюм. Его встретили долгими, протяжными криками. Со всех этажей окрестных домов полетело нью-йоркское конфетти: страницы, вырванные из пудовых телефонных книг, сменяемых к каждому новому году.
Айк говорил недолго. Смысл речи сводился к тому, что мистер Никсон «о’кэй» и мистер Лодж тоже «о’кэй».
Мистеры Никсон и Лодж преданно смотрели на оратора. В сторонке в расстегнутом плаще, без шляпы щурился на ветру Нельсон Рокфеллер.
Потом выкрикивали что-то деятели более мелкого калибра. Их уже вовсе не слушали, оркестр вступал совсем не к месту, заглушая выкрики. Толпа быстро редела. Площадь была завалена тут же брошенными портретами и плакатами. По ним ходили. Под ногами хрустели «пуговицы». Старик, разгребая их палкой, выбирал уцелевшие и клал в шляпу. Юркие парни — боссы демократов не зря едят хлеб! — раздавали людям, идущим с митинга, еще пахнущую краской карикатуру: Никсон верхом на согбенном Айке, поспешающем старческой рысцой. На пиджаке Айка — надпись: «Политическая предвыборная кампания Эйзенхауэра». В руках у Дика — плетка. «Скорее, черт возьми!» — кричит он.
Скорее? Поздно! Да и зря. Я понял это вечером того же дня.
Вдоль всей Сорок второй улицы нагородили полицейские барьеры. Они должны были сдерживать восторженные толпы, когда здесь на митинг в Колизей поедут в открытой машине Айк и Дик.
Я не знал точного время проезда. Пока что на улице все было как всегда. Полицейские скучали, Я зашел в книжный магазинчик. Вдруг завыли сирены, затрещали мотоциклы. Вместе с другими я выскочил на улицу.
Посредине двигался кортеж. Прохожие останавливались на тротуарах. Эйзенхауэр привычно поднимал обе руки в приветствии и улыбался своей фарфоровой улыбкой. Ей-богу, он вызывал сострадание в этот вечерний час на равнодушной улице со зря нагороженными полицейскими барьерами. Никсон не улыбался. Он казался обескураженным. Все вокруг так мало напоминало приближение триумфа. А до финиша оставались ведь считанные дни!
В эти последние дни Нельсон Рокфеллер пешком ходил по улицам, заглядывал в магазины и конторы. Пожимая руки, он выражал надежду, что знакомится с людьми, которые будут голосовать за республиканцев. Губернатор завернул даже в дамский салон красоты, вызвав переполох среди завиваемых и массажируемых модниц.
В эти же дни вернулись в Нью-Йорк Кеннеди и Джонсон.
Я уже видел сенатора в его первый приезд в Нью-Йорк. Жаклин Кеннеди ожидала ребенка и не путешествовала с мужем по стране. Для Нью-Йорка было сделано исключение. Оба проехали по городу в открытом автомобиле. Встречали их не столько торжественно и бурно, сколько приветливо и сердечно.
Хочу напомнить, что прогрессивные организации Соединенных Штатов поддерживали миллионера Кеннеди, а не сына мелкого лавочника, хвалившегося тем, что он с детства зарабатывал каждый цент своими собственными руками. Будущее показало, что они не ошиблись.
Слово «миллионер» совсем по-разному звучит у нас и за океаном. В стране, где культ доллара пронизывает все и вся, это слово означает не только богатство, но и удачливость, умение в делах. Так, во всяком случае, кажется американцу. Нельзя забывать и о хитроумном маскараде «народного капитализма», подновившем истрепанную легенду о чистильщике сапог, запросто ставшем миллионером, о гигантской пропагандистской машине, вдалбливающей американцу, что «делать деньги» — благородно, что это придает смысл жизни, является ее целью. А раз так, то разве не достоин уважения человек, преуспевший на пути к этой вожделенной цели?
В свое время Ильф и Петров очень точно подметили растлевающее влияние культа доллара на психологию американца. Помните человека, который требовал:
— Надо отобрать у богатых людей их богатства… Отобрать деньги и оставить им только по пяти миллионов!
Зачем же оставлять пять миллионов? В глубине души этот американец надеется, что сам когда- нибудь станет миллионером, пояснил писателям их спутник, мистер Адамс. «Американское воспитание — это страшная вещь, сэры!» — добавил Адамс.
Противники Кеннеди довольно вяло упрекали его в том, что он миллионер. Вероятно, эти упреки мало изменили отношение к нему избирателей. Уж, наверное, боссы республиканцев не упустили бы такого козыря, если бы думали, что это действительно козырь.
Нью-Йорк и во второй приезд хорошо встретил Кеннеди. Я видел его проезд по Бродвею и мог сравнивать настроение толпы с тем, что было при проезде Айка и Дика по Сорок второй улице.
Вечером Кеннеди выступал вместе с Линдоном Джонсоном.
Они стояли рядом. Все-таки это были разные люди — внешне, во всяком случае. Разница в возрасте у них не была особенно значительной, но младший казался еще моложе своих лет, тогда как старший — старше. Непринужденность и свободные манеры одного были особенно заметны рядом с подчеркнутой сдержанностью другого. Но в их поведении не было и намека на недавнее соперничество, каких-либо остатков неприязни.
Республиканцы утверждали, что в отличие от полных единомышленников Никсона и Лоджа демократическая пара, если ее выберут, никогда не сможет сработаться: ведь при поименных голосованиях законопроектов в конгрессе сенатор Линдон Джонсон и сенатор Джон Кеннеди 264 раза голосовали друг против друга.
Однако, к большому неудовольствию республиканцев, во время предвыборной кампании Джонсон во всем поддерживал Кеннеди. И этим были недовольны не только боссы республиканцев.
Перед самым приездом в Нью-Йорк Линдон Джонсон летал в родной Техас, где он одновременно
