кожи. Две черные арбалетные стрелы торчали у него из груди, да стайка мух кружилась вокруг запрокинутого лица.
Вообще–то, идеальнее место для засады.
Настороженно, готовые ко всему, они подошли к автобусу. Харлам аккуратно снял труп с сиденья, сел на его место и попробовал завести мотор. Заработал!
Он кивнул Катрин, которая тотчас же уселась рядом, и лихо вырулил на середину улицы.
Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса!
Так, конечно, опаснее, зато быстрее. А время работает против него. Кто знает, когда будет очередной мнемоудар? Да и преследовавшие Катрин оборотни должны быть где–то рядом. Не откажутся они от затеи посчитаться с ней, ой не откажутся. А зря. И на оборотней найдется средство.
Все, проеду еще пару улиц и делаем привал, решил Харлам и тотчас же чуть не сбил синюю горлицу с ночным горшком на голове. Аккуратно ее объехав, «Икарус» попылил дальше, мимо деревянных домов, индейских вигвамов, монгольских юрт, мемориала Катерины — луча света в темном царстве, какого–то эллинского дворца, на ступеньках которого сидела Элли, министерства «Незнамо чего», состоящего из двух подотделов, о чем оповещали соответствующие таблички «Подотдел просто незнамо чего» и «Подотдел черт его знает незнамо чего». Откуда–то появился запах только что распустившихся липовых листочков и ароматов жареного миндаля, который сменился вонью давно нестиранных портянок.
Пора было уже подыскивать место для ночлега.
Харлам услышал, как возле его плеча шевельнулась Катрин и спросила:
— Ну что?
— Да так, — она зевнула. — Спать хочется, а нельзя… Слушай, а ты, собственно, чем занимаешься?
— Чем? — усмехнулся Харлам, машинально прикидывая, не бок ли это мамонта виднеется из–за угла.
А действительно, кто он такой и чем занимается? Кто? Да никто. Обыкновенный человек. Родился, рос, ходил в садик, в школу. А потом Лемурия, жаркое чудовище, пожиравшее всех, кто хотя бы на секунду расслабился. Именно там он научился воевать, но потерял что–то трудноопределимое. Веру в будущее? Светлые идеалы? А потом: школа, тренировки, задания, курсы по повышению мастерства, снова задания. И суета, отчаяние, надежда, желание выжить и жить не хуже других, а иногда по ночам — жгучая, непобедимая тоска.
Он снова улыбнулся, на этот раз грустно:
— Да так, то тем — то этим. А ты чем промышляла?
Теперь уже грустно улыбнулась она, вспомнив деревушку и лес, мрачный и живой, готовый навсегда спрятать, защитить и накормить. А также первый камень, который ударил ее по лицу. И шепот за спиной. А раньше, в самом детстве, дед, который с отрешенным лицом читал заклинания. Полнолуние. Пень с воткнутым в него ножом, через который надо перекувыркнуться, чтобы стать чем–то другим, не человеком. И первое ощущение пружинистых лап, сотни лесных запахов, ударивших в ноздри, отчаянный писк зайчонка, бившегося в зубах, чтобы через секунду наполнить ее пасть кровью и сладостью. Опять угрюмые взгляды односельчан. Камень. Шепот за спиной. Открытый страх в глазах. Казалось, так будет до самой смерти, пока не успокоится где–нибудь в лесу от старости или же значительно раньше, с осиновым колом в груди — если у тех, кто живет рядом, ненависть победит страх. Вот, пожалуй, и все.
Она повторила за ним:
— Да так, то тем — то этим.
Свернув за поворот, Харлам увидел баррикаду из старого пианино, фонарного столба, дилижанса, комодов, шкафов и стульев.
Приехали!
Автобус остановился перед самой баррикадой, и некоторое время они молча, не вылезая из кабины, ее рассматривали.
— Что ж, — Харлам взялся за руль, — надо объехать.
Поздно.
Сзади послышались треск и грохот. У дома, мимо которого они только что проехали, завалилась одна из стен. Обратного пути не было.
Вот сейчас уж точно, приехали.
По идее следовало выскользнуть из кабины и мгновенно занять оборону за каким–нибудь укрытием, но это явно не имело смысла, потому что в окнах домов, в дверях подъезда, из–за баррикады уже появились вооруженные люди. Человек двадцать.
Харлам крякнул. Они с Катрин вылезли из кабины и стали рассматривать тех, в чьи руки попали.
Похоже, настоящих военных среди них было всего лишь двое. Длинный, как жердь, мускулистый парень в желтом дождевике и клетчатой фуражке, с «узи», который он совершенно профессионально держал в руках, и среднего роста мужчина с иссеченным шрамами и морщинами лицом, в одежде вельможи ХVI века и современной военной фуражке, вооруженный ручным пулеметом.
— Что, попались? — спросил он, неторопливо подходя и не спуская глаз с Харлама. — А ведь ты, парень, похоже, из конца двадцатого. Уж не снаружи ли?
Харлам кивнул. Они стояли в этом медленно сужавшемся кольце вооруженных людей.
— Надо же, — ухмыльнулся длинный с «узи». — Придется их взять и расспросить. А жаль, я бы с удовольствием их шлепнул тут же, на месте.
— А почему? — спросил Харлам. — Ну ехали себе люди, никого не трогали и вдруг бах–тарарах, братья–разбойники и добрый вечер. Что с нас поимеете? Денег у нас нет.
— Деньги, — длинный провел рукой по лицу. — Деньги, брат, здесь тьфу, никому не нужны. Главное — информация.
Он махнул рукой, и двое — один в ковбойском костюме, другой с небритым лицом, в чудовищно грязных лохмотьях, — заломили им руки за спину.
— Ну вот и отлично, — сказал длинный и надел Харламу и Катрин наручники, пробормотав, что налет на полицейский участок был сделан не зря. Вот эти штучки и пригодились. Потом Харлама и Катрин толкнули в спину и погнали вперед, время от времени ради интереса награждая пинками и тычками. Пленники слышали, как шедшие сзади бандиты вполголоса переговаривались, временами посмеиваясь над кем–то, кого звали Мясной Тушей. В общем, противники расслабились. Этого было достаточно.
Сделав вид, что споткнулся, Харлам ударил ногой одного из конвоиров в солнечное сплетение, попытался врезать другому, но тот увернулся. Отскочив в сторону, Харлам прыгнул в ближайший подъезд.
Ничего, главное удрать, а уж наручники он как–нибудь снимет. Учили их делать такие штуки. А потом можно подумать о том, как освободить Катрин.
Но в подъезде его ждала неожиданность.
Он кинулся вверх по лестнице, влетел на второй этаж и, не успев пробежать и десятка шагов, на полном бегу врезался во что–то плотное и липкое. Беспомощно трепыхнувшись, он понял, что освободиться не может.
Эх, если бы руки были свободны да нож. А так… Харлам еще раз отчаянно рванулся, пытаясь понять, во что это он так глупо влетел, и глухо охнул. Это паутина. Каждая нить толщиной с палец. Какой же тогда паук?
Паук не заставил себя ждать. Харлам увидел, как из дверей ближайшей квартиры выкатилось что–то большое, мохнатое, на волосатых суставчатых ногах, глухо щелкающее гигантскими жвалами, способными с одного раза перекусить человека.
Ого!
Харлам опять попытался освободиться. Безрезультатно.
А паук тем временем неторопливо примеривался, как бы поудобнее схватить свою жертву. Вот он занял нужную позицию, раскрыл жевала — и в этот момент длинная пулеметная очередь отшвырнула его в темноту.
— Спасибо, — поблагодарил Харлам.
