революцию, обе мировые войны и великую депрессию. На значительной части земного шара утвердился социализм. В Африке полным ходом шла деколонизация, уже завершившаяся на Индийском субконтиненте и в Юго-Восточной Азии. Я хочу подчеркнуть, что в мире образца 1965 года лишь немногие ориентировались на капитализм. Статистическая картина выглядела следующим образом:
• капиталистический мир: Западная Европа, ее заморские «отпрыски», Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур (в общей сложности 21 процент населения Земли);
• социалистический мир: Советский Союз, Центральная и Восточная Европа, Северная Корея, Китай, Куба (32 процента населения);
• националистические и социалистические однопартийные режимы: Аргентина, Чили, Египет, Индия, Индонезия, Иран, Мексика, Турция (23 процента населения);
• смешанные капиталистические/некапиталистические системы, отличающиеся крайним внутренним неравенством: государства тропической Америки, Южная Африка, Родезия (6 процентов населения);
• прочие: колониальные и зависимые территории, традиционные общества и т.д. (18 процентов населения).
Общий вывод из сказанного заключается в том, что большая часть мира в новейшей истории управлялась некапиталистическими институтами. Процесс общественного реформирования сдерживался четырьмя факторами: сопротивлением традиционных обществ Старого света (в основном в трех империях — Османской, Российской и Цинской), колониальной зависимостью, принятием социалистической модели и социальным коллапсом. К 1965 году лишь пятая часть населения нашей планеты жила в условиях капитализма.
Еще одной причиной углубляющейся пропасти между богатыми и бедными является то, что технологическая инновация, лежащая в основе экономического развития, невозможна без обращения к прежнему технологическому наследию. Согласно концепциям эндогенного роста, инновации проистекают из запасов накопленных обществом технологических наработок. Идеи порождают идеи. Динамика инновации напоминает цепную реакцию, начало которой дает первоначальный резервуар идей. Общественные системы, располагающие критической массой технологических разработок, способны к устойчивому экономическому росту, в то время как социумы, подобной массой не располагающие, пребывают в постоянной стагнации. Богатые становятся еще богаче, поскольку имеющиеся у них идеи выступают источником новых идей.
В такой трактовке, безусловно, есть определенная логика. Мировая наука распределяется еще более неравномерно, чем мировые доходы. Богатые регионы (Западная Европа, Северная Америка, Япония и Океания) охватывают около 16 процентов населения планеты и производят 58 процентов мирового ВВП, но при этом на их долю приходится около 87 процентов всех научных публикаций и 99 процентов всех регистрируемых в Европе и США патентов.
В мире насчитывается шестьдесят одна страна, где большая часть населения проживает в умеренной и арктической зонах. Из них двадцать четыре страны после второй мировой войны считались социалистическими. Таким образом, в интересующей нас группе остаются еще тридцать семь государств, шесть из которых, находясь за пределами Западной Европы, не имеют выхода к морю (Замбия, Зимбабве, Лесото, Малави, Непал, Парагвай). В конечном итоге в умеренном поясе, как выясняется, расположена тридцать одна страна, имеющая морскую границу и не знавшая социализма.
Из этих трех десятков стран все, за исключением семи, относятся к числу высокоразвитых. (Это означает, что в 1995 году покупательная способность населения в них превышала 10 тысяч долларов на человека.) В ряду упомянутых исключений — четыре государства Северной Африки и Ближнего Востока (Ливан, Марокко, Тунис и Турция), а также три государства Южного полушария (Аргентина, Уругвай и Южно- Африканская Республика). С географической точки зрения положение данной подгруппы аномально. Почему экономический рост оказался для нее недостижимым? Какие культурные, политические, экономические институты несут за это ответственность?
Можно предположить, что в случае Северной Африки и Ближнего Востока отставание обусловлено культурными факторами. Имеются ли у нас доказательства того, что при равных климатических и географических условиях эти исламские государства менее расположены к экономическому росту? Следует заметить, что культурные преграды могут быть как внутреннего, так и внешнего свойства (например, общественное неприятие рыночных институтов или проводимая Европой по отношению к этим странам дискриминационная торговая политика). На макроэкономическом уровне не считаться с подобными интерпретациями просто невозможно.
В отношении трех других стран культурные трактовки менее убедительны. Аргентина и Уругвай по большей части являются иммигрантскими странами, усвоившими культурные нормы Южной Европы. Вместе с тем, поскольку эти государства значительно отстают от южноевропейских, нам остается предположить, что причины их неудач кроются не столько в культуре, сколько в географии и политике. В качестве подтверждения этой гипотезы можно сослаться на тот факт, что в 1929 году Аргентина заметно опережала Италию по уровню благосостояния (согласно данным Мэддисона, в долларах 1990 года соотношение покупательной способности населения в этих государствах составляло бы 4367:3026). Отставание Аргентины наметилось в последние полвека и обусловливалось колебаниями экономического курса в период правления генерала Перона и последующие годы. Уругвай же в своем экономическом развитии подражал более крупному соседу. Наконец, ситуацию в ЮАР необходимо оценивать сквозь призму колониальной и расовой политики, а не культуры.
А имеются ли свои истории успеха в тропических странах? К сожалению, они немногочисленны, хотя и блистательны. В «тридцатку» самых передовых стран мира попали только две тропические страны — Сингапур и Гонконг, бывшая колония, перешедшая под юрисдикцию Китая. Если понизить критерии отбора и сосредоточиться на тех тропических странах, среднедушевой доход в которых в 1995 году составлял более 6 тысяч долларов, то наш список пополнится еще на восемь стран (из сорока шести). Перечислим их в порядке убывания среднедушевого дохода: Малайзия, Маврикий, Габон, Панама, Колумбия, Коста-Рика, Таиланд, Тринидад и Тобаго. Две из них попали в данный перечень благодаря своим нефтяным запасам: это Габон и Тринидад и Тобаго. Панама, несомненно, процветает благодаря своему уникальному географическому положению, а не за счет мудрой политики или культурных преимуществ. Следовательно, наиболее любопытные аномалии включают Малайзию, Маврикий, Колумбию, Коста-Рику и Таиланд. Здесь вновь целесообразно задаться вопросом, культурные или политические факторы обусловили их успех.
Таиланд и Малайзия в последние тридцать лет серьезно преуспели за счет развития экспортных отраслей, монопольным образом контролируемых местными китайскими общинами, а также за счет связей, которые здешние китайцы установили с инвесторами из Соединенных Штатов, Японии и Европы. Переходя к более широкому обобщению, можно утверждать, что налаженные в Азии связи между китайскими общинами (особенно в Индонезии, Малайзии, Сингапуре и Таиланде) и «большим Китаем» (в лице Гонконга, Тайваня и КНР) являются примером позитивного влияния культуры на экономическое развитие. (Здесь отчетливо проявляет себя двойственность той роли, которую культура способна играть в подобных ситуациях: с одной стороны, она может обеспечивать систему убеждений и взглядов, вдохновляющих общину, а с другой — формировать сеть доверительных экономических взаимодействий.) Парадокс заключается в том, что, согласно веберовской социологии, сложившиеся в Китае культурные нормы тормозили экономический рост, а не поощряли его, как в протестантских странах. Свидетельства, в изобилии появившиеся у нас во второй половине XX века и, в особенности, после состоявшегося в 1978 году рыночного «открытия» Китая, позволяют предположить, что за многовековой отсталостью этой страны стояла не столько культура как таковая, сколько политические факторы и ущербность экономических институтов.
