зловещей и мрачной зале, напомнило им об их обязанностях. Председатель Совета вытер слезы, вызванные припадком смеха, и принял обычный степенный вид.
— Синьоры, — сказал он, роясь в кипе бумаг, — прежде чем приступить к делу рыбака, мы должны справиться относительно печати, брошенной прошлой ночью в Львиную Пасть. Синьор Градениго, вам было поручено это расследование.
— Поручение это исполнено, синьоры, с успехом, которого я не ожидал. Вот донос, приписывающий дону Камилло Монфорте желание освободить донну Виолетту из-под власти Сената, с целью завладеть ею и ее богатством. Эта бумага приводит такие доказательства, которыми обвинитель может обладать единственно в том случае, если он является доверенным агентом со стороны неаполитанца. И в залог истины своих слов, как я предполагаю, он опустил в Львиную Пасть кольцо с печатью самого дона Камилло.
— Но верно ли, что это кольцо принадлежит неаполитанцу?
— Что касается кольца, то я в этом совершенно убежден. Вам известно, что я должен представить в Сенат доклады по делу дона Камилло, и мне приходится ради этого нередко посещать его. И вот я заметил, что у него в последнее время не видно на пальце перстня с печатью, который он имел обыкновение носить постоянно. Кроме того, в тождестве кольца меня убедил мой ювелир Осия с Риальто.
— До сих пор все достаточно ясно, но то обстоятельство, что перстень находится при доносе, придает этому делу несколько неопределенный и даже подозрительный характер. Можете ли вы узнать почерк или объяснить, ради чего пущена в ход эта бумага?
Легкий румянец покрыл лицо синьора Градениго; но старый сенатор скрыл беспокойство и твердо отказался дать какие-либо объяснения.
— Раньше чем приходить к какому-нибудь окончательному решению, необходимо в таком случае ждать новых доказательств. Слишком поспешное решение дела, касающегося одного из наиболее могущественных патрициев Италии, могло бы повредить репутации святого Марка.
— Но как бы наша излишняя осторожность не повредила делу моей молодой опекаемой?
— Разве мало в Венеции монастырей, синьор Градениго?
— Монастырская жизнь мало подходит к характеру моей воспитанницы, — ответил сухо синьор Градениго, — и я не рискнул бы проделать с ней такой опыт: золото — ключ, отпирающий самые крепкие кельи. Впрочем, по-совести, мы и не можем запирать в тюрьму ребенка, порученного попечению правительства.
— Синьор Градениго, мы имели уже по этому поводу серьезное совещание и советовались с его высочеством, мнение которого согласно с нашим. Ваш личный интерес к этой особе мог бы затемнить ваше обыкновенно здравое, суждение; без этого, будьте уверены, мы пригласили бы и вас на совещание.
— Было решено, — продолжал другой из судей, — найти приличное уединенное место для донны Виолетты. Ты будешь пока освобожден от тяжелой должности опекуна, которая отнимала у тебя много времени.
Несмотря на вежливый тон этого сообщения, синьор Градениго понял, в чем его подозревали, но, чтобы избежать дальнейших обвинений, он с деланной признательностью ответил своим товарищам:
— Я вижу, что его высочество дож и вы, мои уважаемые товарищи, собрали этот совет, руководимые вашей сердечной добротой и расположением ко мне. Признаюсь, что очень не легко руководить капризным воображением женщины, но я готов снова взять на себя эту обязанность, когда это будет угодно правительству.
— Никто в этом не сомневается. Мы не можем не сознавать, что вы единственный человек, которому можно доверить это дело. Вы, конечно, согласны с нами, синьор, что было бы недостойно правительства республики оставить его воспитанницу в таком положении, которое может навлечь незаслуженные нарекания на одного из наиболее уважаемых и знатных граждан. Верьте мне, в этом деле мы меньше думали о самой Венеции, чем об ваших интересах, потому что, если бы неаполитанец разрушил наши планы, то на вас первого пало бы обвинение в этой неудаче.
Покончив с вопросом, требовавшим большого такта, так как дело касалось одного из членов Совета. Трое принялись за другие дела с тем поддельным безразличием, которое умеют придавать себе люди, привыкшие к интригам.
— Так как мы все так счастливо пришли к соглашению в деле донны Виолетты, — заметил холодно старший из сенаторов, — то мы можем просмотреть список очередных дел. Что говорит нам нового Львиная Пасть?
— Обыкновенные ничтожные обвинения, рождающиеся на почве личной злобы, — ответил другой. — Один доносит на своего соседа, что тот не исполняет правил религии, не соблюдает постов.
— Нет ли чего поинтереснее?
— Покинутая жена жалуется на своего мужа… А вот кто-то сетует на медлительность судей.
— На это надо обратить внимание, потому что дело тут касается репутации святого Марка…
— Э, полноте, — прервал синьор Градениго, — суд действует благоразумно. Тут тяжба одного торговца, который, как говорят, владеет важными тайнами. Это дело требует серьезных соображений, могу вас в этом уверить.
— Разорвите донос. Есть еще что-нибудь?
— Ничего серьезного.
— В таком случае не поговорим ли мы с его высочеством дожем, синьор?
— Но вы забываете о рыбаке, — заметил строго дон Градениго.
— Верно, верно! Ничто нужное не ускользнет от тебя, Градениго.
Старый сенатор, слишком опытный, чтобы поверить в искренность этих слов, все же счел нужным показаться польщенным и многократными поклонами ответить на сделанный ему комплимент. Когда эта комедия окончилась, Трое открыли совещание по делу рыбака.
Заседание Совета на этот раз продолжалось так долго, что, когда оно окончилось, башенные часы на площади медленно пробили полночь.
— Дож, я думаю, ожидает нас с нетерпением, — сказал один из членов. — Мне показалось, что его высочество был более обыкновенного утомлен в этот раз на празднике.
— Его высочество уже не молод, синьор. Ведь он гораздо старше нас всех. Боюсь, что его пребывание у власти уже непродолжительно!
— Конечно, в нем уже видна дряхлость. Это достойный правитель, и с его смертью мы потеряем в нем отца. Синьор Градениго, ты сегодня особенно задумчив и никогда не был так молчалив со своими друзьями.
— Но это не значит, что я менее признателен им за дружбу, синьор. И если лицо мое кажется грустным, то лично я доволен. Радость, как и горе, вызывает иногда слезы.
Оба сенатора взглянули с видимым сожалением на своего товарища, и Трое покинули Залу Приговоров. Вошедшие слуги потушили огни, и зала погрузилась в темноту.
Глава XIV
Несмотря на поздний час, музыка еще раздавалась на каналах Венеции. Пьяцетта была еще освещена и наполнена праздной толпой, которая, казалось, не знала усталости.
Жилище донны Виолетты находилось вдали от места развлечений, но все же неясный гул голосов и звуки духовых инструментов время от времени долетали и сюда.
Луна оставляла в тени всю ту часть узкого канала, на которую выходили окна внутренних покоев Виолетты.
Девушка отдыхала на балконе, висевшем над водою. Ее постоянная спутница, которая была в то же время и ее наставницей, сидела около нее, а их общий духовник находился внутри комнаты.
— Может быть, есть на свете более великолепные города, но в такую ночь ничто не может сравниться
