он орал во всю глотку:
— Не плутовать, Билли Кэрби! Отступите-ка на шаг! Заставьте его отступить на шаг, ребята, не обманывайте бедного негра! Резвее, индюшечка! Верти головой, дурочка! Видишь, он целится!
Эти крики, целью которых было, главным образом, отвлечь внимание стрелка, оставались бесплодными. Не так-то легко было потревожить нервы Билли Кэрби, который прицелился совершенно хладнокровно. На минуту водворилось молчание. Он выстрелил. Птица рванулась вверх, голова ее метнулась в сторону, но затем она спокойно опустилась на снег, пугливо поводя вокруг себя глазами. Все затаили дыхание. Несколько мгновений стояла мертвая тишина. Она была нарушена смехом и криками негра, который в восторге кувыркался на снегу.
— Добрая птичка! — кричал он, целуя индейку. — Я тебе говорил: «верти головой», и вот видишь, они остались с носом! Давайте еще шиллинг, Билли Кэрби, и делайте еще выстрел.
— Нет, теперь моя очередь, — сказал молодой охотник. — Вы получили от меня шиллинг. Отойдите от цели и не мешайте мне попытать счастья.
— Эх, брошенные деньги! — сказал Кожаный Чулок. — Голова и шея индейки — слишком трудная цель для раненой руки. Лучше уступите мне выстрел, и попытаемся поладить с леди насчет птицы.
— Очередь моя, — сказал молодой охотник. — Дайте мне место, я буду стрелять.
Рассуждения и споры, вызванные выстрелом Кэрби, закончились решением, что если бы птица не дернула головой в момент выстрела, то, несомненно, была бы убита. Приготовления молодого охотника возбудили мало внимания. Он уже хотел спустить курок, когда Кожаный Чулок остановил его.
— У вас дрожит рука, — сказал он, — и вы волнуетесь. Вам не удастся выстрелить, как обычно. Если хотите попасть, стреляйте разом, как только наведете ружье, иначе потеряете прицел.
— Не плутовать! — снова заорал негр. — Не плутовать, не обманывать бедного негра! Натти Бумпо не имеет права давать советы молодому человеку. Пусть он стреляет, живо!
Молодой человек вскинул ружье и выстрелил, но индейка даже не шелохнулась; и когда осмотрели цель, оказалось, что пуля не задела даже шеи.
Елизавета заметила, как он изменился в лице, и не могла не удивиться, что человек, стоявший, как ей казалось, гораздо выше своих товарищей, принимает близко к сердцу такой пустяк. Но теперь готовился стрелять Бумпо.
Радость Брума, возбужденного неудачей молодого человека, исчезла, когда Натти взялся за ружье. На его черной коже выступили бурые пятна, толстые губы плотно сжались, закрыв два ряда блестящих белых зубов, ноздри расширились; он судорожно царапал пальцами снег, забывая даже о чувствительном для него холоде.
Между тем человек, вызвавший такое волнение, держался так спокойно и равнодушно, как будто был простым зрителем своего искусства.
— Перед началом последней войны, — сказал Натти, снимая кусок кожи, которым был обвернут замок его ружья, — был я в голландских поселениях на Скогари и участвовал в стрельбе, которую устроили тамошние ребята. Я выиграл пороховницу, три бруса свинца и фунт пороха лучшего качества. Как таращили глаза голландцы, как они бранились на своем языке! Мне говорили, что один пьяный голландец клялся, что не выпустит меня живым из поселка.
Говоря это, старый охотник приготовился к выстрелу, отставил назад правую ногу и, поддерживая левой рукой дуло своего ружья, прицелился в птицу. Глаза всех обратились от стрелка на цель, но в ту минуту, когда все ожидали выстрела, курок щелкнул и, к общему разочарованию, выстрела не последовало.
— Осечка, осечка! — гаркнул негр, пускаясь в пляс перед индейкой. — Осечка считается за выстрел! Ружье Натти Бумпо дало осечку! Натти Бумпо не попал в индейку!
— Натти Бумпо попадет в негра, — с негодованием крикнул охотник, — если ты не отойдешь с дороги, Брум! По каким это правилам осечка считается за выстрел, когда выстрела-то и не было? Отойди же, малый, и не мешай мне показать Билли Кэрби, как надо стрелять в рождественскую индейку.
— Нельзя обижать бедного негра! — закричал Брум, оставаясь на месте и обращаясь к зрителям. — Всякий знает, что осечка считается за выстрел! Спросите масса Джонса, спросите леди!
— Конечно, — сказал Билли Кэрби. — Это закон стрельбы в здешних местах, Кожаный Чулок! Если вы хотите стрелять еще раз, заплатите еще шиллинг. Я сам намерен еще раз попытать счастье. Вот шиллинг, Брум, следующий выстрел мой.
— Вам ли не знать лесных законов лучше, чем мне, Билли Кэрби! — возразил Кожаный Чулок. — Что и говорить! Вы пришли сюда с поселенцами, подгоняя кнутиком волов, а я пришел в мокасинах, с ружьем на плече, когда о вас еще не было ни слуху, ни духу. Так кому же лучше знать законы стрельбы? Нет, никто не может говорить, будто осечка все равно, что выстрел.
— Спросите масса Джонса! — крикнул в тревоге негр. — Он все знает!
Ссылка на знание Ричарда была слишком лестной, чтоб не вызвать его вмешательства. Он выступил вперед и высказал свое мнение с важностью, приличествовавшей его званию и серьезности дела:
— По-видимому, возникло разногласие в мнениях по поводу права Натаниэля Бумпо стрелять в индейку Абрагама Фриборна, не уплатив шиллинга за пользование этим правом.
Никто не мог отрицать этого факта, и, подождав минуту, чтобы дать время аудитории обдумать свое предисловие, Ричард продолжал:
— Полагаю, что мне подобает решить этот вопрос, так как на меня возложена обязанность охранять порядок в стране и так как людей, вооруженных смертоносным оружием, нельзя предоставлять их страстям. По-видимому, соглашения по спорному пункту не было, ни письменного, ни устного. Поэтому нам остается решать по аналогии, то есть сравнивая одну вещь с другою. Теперь: в дуэли, когда двое людей стреляют друг в друга, принято считать осечку за выстрел. Тот, у кого случалась осечка, не имеет права стрелять в беззащитного противника вторично. Этим правилом следует и нам руководствоваться, так как иначе придется допустить, что человек целый день может давать осечки по беззащитной индейке, что, очевидно, нелепо. Итак, я того мнения, что Натаниэль Бумпо утратил право на второй выстрел и должен заплатить второй шиллинг, если желает восстановить свое право.
Мнение, высказанное таким важным лицом и так торжественно, прекратило начавшиеся споры, уже разделившие было публику на два лагеря, но не убедило Кожаного Чулка.
— По-моему, надо спросить мисс Елизавету, — сказал он. — Я знаю, что сквау[26] часто дают очень разумные советы, когда индейцы не знают, как им быть. Если она скажет, что я потерял право на выстрел, то я покоряюсь.
— Если так, то я решаю, что вы потеряли право, — сказала мисс Темпль. — Но вот шиллинг, заплатите и стреляйте еще раз, если только Брум не уступит мне птицу за доллар. Я предпочла бы заплатить эту цену и спасти жизнь невинной жертве.
Это предложение, очевидно, не встретило сочувствия среди публики, даже со стороны негра, увлеченного азартом состязания. Билли Кэрби уже готовился выстрелить вторично, и Натти крайне неохотно уступил ему место, ворча:
— С тех пор, как белые торговцы явились в эту местность, не купишь хорошего кремня; а если пойдешь искать его у подошвы холмов, то окажется, что все кремни занесены илом с распаханных полей. Ох-хо-хо! Чем меньше дичи, тем важнее хороший припас, чтобы добыть ее, а он как назло становится все хуже и хуже. Но я переменю кремень, потому что Билли Кэрби не попасть в эту цель, я вижу.
Лесоруб, по-видимому, сознавал, что его репутация зависит от тщательности прицела, и не пренебрег на этот раз никакими средствами обеспечить за собой успех. Он несколько раз прицеливался и снова опускал ружье. Все затихли, даже Брум хранил молчание. Наконец Кэрби выстрелил, но с тем же результатом, что и раньше. Восторгу негра не было пределов. Крики его раздавались в лесу, точно боевой клич целого племени индейцев. Он хохотал до упаду, плясал, кувыркался.
Билли Кэрби приложил все свое старание и потому был очень разочарован неудачей. Он внимательно осмотрел птицу и пытался было доказать, что пуля тронула перья; но публика оказалась против него и приняла сторону Брума, вопившего: «нельзя обижать бедного негра!»
Убедившись, что выстрел его пропал даром, Кэрби сердито повернулся к негру и сказал:
— Закрой свой зев, ворона! Да разве есть человек, который может попасть в голову индейки на этом расстоянии? Глупо было и пробовать. Нечего шуметь, как подрубленная сосна. Покажи мне человека,
