пустяка.
Елизавета успокоилась после этого объяснения и рассталась с отцом, который отправился к Гираму.
Когда Мармадюк, исполнив свою неприятную обязанность, вышел из конторы, он встретился с Оливером Эдвардсом, который расхаживал перед домом судьи большими шагами в чрезвычайном волнении. Увидев судью Темпля, он бросился к нему и воскликнул с выражением такого глубокого и искреннего чувства, какого еще не проявлял в отношении Мармадюка.
— Поздравляю вас, сэр! От всего сердца поздравляю вас, судья Темпль! О, какая ужасная минута! Страшно и вспоминать о ней! Я только что из хижины, где виделся с Натти, который рассказал мне о случае с пантерой. Право, право, сэр, никакие слова не выразят и половины того, что я перечувствовал, — тут молодой человек запнулся, сообразив, что он переходит границы, — что я перечувствовал, узнав об опасности, которой подвергались мисс… мисс Грант и… ваша дочь!
Но сердце Мармадюка было слишком растрогано, чтобы придавать значение таким пустякам, и, не обращая внимания на смущение молодого человека, он сказал:
— Спасибо, спасибо, Оливер! Ты правду сказал: об этом вспоминать страшно. Но пойдем к Бесс, она одна, так как Луиза уже ушла к отцу.
Молодой человек бросился вперед, отворил дверь, пропустил судью и, последовав за ним, через минуту очутился перед Елизаветой.
Холодная сдержанность, которая так часто проявлялась в ее отношениях к Эдвардсу, теперь совершенно исчезла, и два часа промелькнули в свободной, непринужденной и искренней беседе, точно между старыми давнишними друзьями. Судья Темпль забыл о подозрениях, возникших у него во время утренней поездки, а молодой человек и девушка болтали, смеялись и задумывались, смотря по настроению. Наконец Эдвардс решил навестить мисс Луизу и отправился к пастору.
Возле хижины Бумпо в это время происходила сцена, которая расстроила все благодушные планы судьи относительно Кожаного Чулка и разом уничтожила непродолжительное согласие, установившееся было между юношей и Мармадюком. Получив предписание об обыске, Дулитль первым делом постарался заручиться надежными исполнителями закона. Шериф уехал на какое-то важное следствие; его помощник, остававшийся в деревне, был занят в другой части поселка; а деревенский констебль получил эту должность из благотворительных соображений, так как был хром. Была суббота, солнце уже склонялось к западу; в воскресенье благочестивый чиновник не мог предпринять такой экспедиции, так как рисковал этим погубить свою душу; а до понедельника всякие следы оленя были бы уничтожены или припрятаны. К счастью, на глаза Гираму попалась рослая фигура Билли Кэрби, и он немедленно решил заманить его. Джотэм, который вернулся в деревню из леса, присоединился к Гираму сам и пригласил к мировому судье лесоруба.
Когда явился Билли, ему любезно предложили садиться, что, впрочем, он успел сделать раньше приглашения.
— Судья Темпль во что бы то ни стало желает ввести в силу закон об оленях, — сказал Гирам после предварительных любезностей. — Он только что получил донесение о человеке, убившем оленя. Он написал распоряжение об обыске и поручил мне найти кого-нибудь, кто привел бы его в исполнение.
Кэрби подумал немного, тряхнул своей косматой головой и спросил:
— А где же шериф?
— Уехал.
— А его помощник?
— Занят в патенте.
— А констебль? Я только что видел, как он ковылял по улице.
— Да, да, — сказал Гирам с заискивающей улыбкой и многозначительным кивком. — Но это дело требует мужчину, а не калеку.
— А что? — спросил Кэрби, смеясь. — Разве молодец будет драться?
— У него довольно вздорный характер, и он считает себя первым силачом в графстве.
— Я слышал, как он хвастал однажды, — вмешался Джотэм, — будто от Могаука до Пенсильвании не найдется человека, который бы потягался с ним в кулачном бою.
— В самом деле! — воскликнул Кэрби, выпрямляясь. — Стало быть, он еще не пробовал вермонтских кулаков. Кто же этот молодец?
— Видите ли, — сказал Джотэм, — это…
— Закон не позволяет называть его имени, — перебил Гирам, — пока вы не взяли на себя обязательств. Вы самый подходящий человек, Билли! Согласны вы принести присягу? Это дело одной минуты, — и вы получите плату.
— А велика ли плата? — спросил Билли, небрежно перелистывая устав, лежащий на столе Гирама, и как будто раздумывая, хотя, в сущности, он уже принял решение. — Хватит ли ее, чтобы залечить проломленную голову?
— Вознаграждение будет приличное, — сказал Гирам.
— К черту ваше вознаграждение! — отвечал Билли, снова засмеявшись. — Так этот малый считает себя первым силачом в графстве? Какого он роста?
— Он выше вас ростом, — сказал Джотэм, — и отчаянный…
«Хвастун», хотел он прибавить, но нетерпение Кэрби не дало ему договорить… Лесоруб вовсе не отличался ни свирепостью, ни даже грубостью. Основную черту его характера составляло добродушное тщеславие. Но как и все, кому нечем больше похвастаться, он гордился своей физической силой. Вытянув мускулистые руки и оглядывая свою атлетическую фигуру, он сказал:
— Ну, давайте же Библию! Я присягну, и вы увидите, что я сумею исполнить свою присягу.
Гирам не стал дожидаться, пока Билли переменит свое решение, и, не теряя времени, взял с него присягу. Когда эта формальность была исполнена, все трое вышли из дома и направились к хижине самым ближним путем. Только когда они вышли на берег, Кэрби вспомнил о правах, которые давала ему присяга, и повторил свой вопрос об имени нарушителя закона.
— Куда вы тащитесь, сквайр? — воскликнул он. — Я думал, что обыск придется произвести в каком- нибудь доме, а не в лесах. На этой стороне озера не живет никого, кроме Кожаного Чулка и старого Джона. Назовите мне имя молодчика, и я вас проведу на его расчистку самым коротким путем, потому что мне известна каждая сосенка вокруг Темпльтона.
— Мы идем по настоящей дороге, — сказал Гирам, указывая вперед и ускоряя шаги, точно опасаясь, что Кэрби вздумает сбежать, — этот человек — Бумпо.
Кэрби остановился, с удивлением уставился сначала на него, потом на Джотэма и в заключение расхохотался.
— Кто? Кожаный Чулок? Он может похвастаться своей стрельбой; по этой части, сознаюсь, мне с ним не тягаться; с тех пор, как он застрелил голубя, я пасую перед ним. Но по части кулачного боя!.. Да я бы мог взять его двумя пальцами и обвязать вокруг своей шеи, как галстук. Ведь ему семьдесят лет, и он никогда не отличался особенной силой.
— У него наружность обманчива, — заметил Гирам, — как у всех охотников; он сильнее, чем кажется; кроме того, у него — ружье.
— Причем тут ружье! — воскликнул Билли. — Неужели вы думаете, что он станет стрелять в меня? Он безобидное создание и, по-моему, имеет право стрелять оленей так же, как всякий другой в патенте. Он этим живет, и здесь свободная страна, в которой всякий может выбирать какое угодно призвание.
— Если так рассуждать, — сказал Джотзм, — то всякий имеет право стрелять оленей.
— Я же вам говорю, что это его призвание, — возразил Кэрби, — и что закон издан не для него.
— Закон издан для всех, — заметил Гирам, который начинал опасаться, что вся опасность падет на его долю, несмотря на его предосторожность. — И закон очень строго относится к нарушению присяги.
— Послушайте, сквайр Дулитль, — сказал лесоруб, — начхать мне на ваши гримасы и на ваши нарушения присяги, вот что я вам скажу! Но я уж так далеко зашел, что доведу дело до конца, потолкую со стариком, и, может быть, мы вместе зажарим оленя.
— Ну, что ж, если вам удастся покончить дело миром, то тем лучше, — отвечал Гирам, — я не охотник до ссор и предпочитаю мирные переговоры.
