джинсов пистолет с глушителем.
– О! – вырвалось у него. – Это дело!
Он спрятал пистолет.
Облегченно вздохнул.
– Видишь, с нуля приходится начинать! – сказал спокойным, почти дружелюбным тоном, глядя на лежащее у ног тело. – Ладно, остальное твое!
Его шаги смешались с топотом крупных капель вновь усилившегося дождя.
В мертвом дворе теперь остались только мы с Костей.
Уже промокший насквозь, я стоял над ним, стоял и долго не мог сдвинуться с места.
Наконец оцепенение отпустило меня, и, сам не понимая, почему это делаю, я опустился на корточки, проверил карманы его куртки и, не глядя, переложил все найденное в свои карманы.
Прийдя домой, я сбросил с себя всю мокрую одежду на пол в коридоре и забрался в горячую ванну.
Очень хотелось отмыться от всего, от прошлого, от всей этой истории, только-только окончившейся. Но сил не было. Вернулось состояние опьянения, или начинался грипп. Болела голова.
Мне едва хватило сил вытереться и дойти до кровати.
Глава 19
Проснулся я около полудня. Тяжесть в голове заставила снова подумать о гриппе. Но лоб был холодный, слишком холодный.
С трудом я встал, надел спортивный костюм.
В коридоре на полу увидел свою мокрую одежду, до сих пор мокрую и грязную. Рядом на коричневом линолеуме – подсохшие следы ботинок и такая же подсохшая лужица возле куртки.
Я пустил в ванну горячую воду и бросил туда все, что было на мне вчера: носки, свитер, джинсы. Куртку тоже, но перед этим отнес ее на кухню и выложил на стол все из карманов. Высыпал в ванну полпачки стирального порошка и вернулся на кухню.
Там, сначала в ожидании кипения чайника, а потом уже с чашкой крепкого чая, я рассматривал все то, что мне не принадлежало – бумажник с пятьюдесятью долларами, пачкой купонов и фотографией жены с маленьким ребенком на руках – на фото у его жены, большеглазой брюнетки с короткой стрижкой, был такой уставший, болезненный вид, будто она только что родила. Там же, в бумажнике, лежало вдвое сложенное письмо: Киев, пр. Победы, 22, кв. 325, Шустенко Константину. На письме – штамп Москвы и неразборчивая подпись вместо обратного адреса. Читать чужое письмо мне не хотелось. Я отложил его в сторону. Пролистал записную книжку и тоже отложил ее к письму.
Значит, его действительно звали Костей?! ну и что? ничего это не меняет.
В комнате зазвонил телефон, и тут же этот звон эхом отозвался в голове.
Я поднял трубку.
– Ну наконец! Привет! – ворвался в мое ухо радостный голос Лены-Вики. – Куда ты пропал? Я тебе уже несколько дней звоню!
– Уезжал, – соврал я.
– Хочешь, чтобы я приехала?
– Хочу, но я больной, простудился…
– Ничего, зараза к заразе не пристает. Через часик буду!
Я вернулся на кухню, положил Костины бумаги в кулек и сунул его в кухонный пенал.
Лена приехала раньше, чем обещала.
– Смотри, а вдруг это грипп? – предупредил ее я.
Она пыталась лечить меня любовью, но в результате действительно сама заразилась, и мы вдвоем лежали и «умирали» на разложенном диване, по очереди кашляя и меряя температуру. Правда, вдвоем болеть было легче. Лена успевала не только болеть, но и готовить еду, поить себя и меня чаем с медом.
Проболели мы почти неделю, и дело пошло на поправку.
– Мои, наверно, все морги уже обзвонили! – предположила она однажды вечером.
– Так позвони им, скажи, что живая!
Лена нехотя набрала номер. Сказала действительно только: «Привет, я живая. Пока!» И положила трубку.
Потом вызвалась сходить в гастроном – все съедобное в доме было уже съедено.
Ужинали мы почти в полночь. С мясом и вином. После вина я потянулся к ней, но она, ответив на поцелуй, встряхнула меня и словно поставила на место.
– У меня начались выходные! – сказала она, и я все понял.
Спали мы снова вместе, обмениваясь теплом.
За окном дул сильный ветер. Иногда дрожали оконные стекла. Мне снилась метель.
Скоро ведь выпадет снег, и при таком ветре он будет больно бить в лицо.
Я спал некрепко, и мысли, сотканные из ностальгии и романтики, ласкали мозг, давая ему богатую пищу для сновидений.
Глава 20
Наступил первый ноябрьский вторник.
– Поболели и хватит! – сказала после завтрака Лена.
Она оделась, собрала свои вещи в маленький кожаный рюкзачок и, бросив на ходу: «Скоро позвоню!», вышла из квартиры. На лестничной клетке она обернулась, улыбнулась и чмокнула тонкими губками в пространство, разделявшее нас.
Я опять остался один. Простуда прошла, Лена уехала.
Начиналась зима.
Уже пару раз выпадал первый пробный снег. Выпадал и таял.
А я смотрел в окно и чувствовал, что выпал из времени. Надо было догнать это время. Но как?
Самый простой способ оказался для меня и самым приемлемым.
Я пошел в читальный зал ЖЭКовской библиотеки и, сидя рядом с любознательным пенсионером, принялся листать подшивки газет за последние пару недель. На последней странице «Вечернего Киева» мне бросилось в глаза укутанное в черную рамку соболезнование бывшему главному инженеру завода имени Артема Шустенко николаю Григорьевичу в связи с трагической гибелью его сына Константина. Я нашел «Киевские ведомости» за это же число и там уже прочитал гораздо больше об известном мне событии. Было указано и место, и предполагаемое орудие убийства. Только версия, выдвинутая газетой, была далека от реальной. Судя по всему, милиция тоже считала, что Костю убили в наказание отцу, который, как выяснилось из этого же репортажа, был не просто бывшим главным инженером, а действующим директором НБН – независимой Биржи недвижимости. До этого кто-то пытался взорвать его машину, два раза поджигали двери квартиры. Цепочка выстраивалась сама по себе. Аккуратно, словно кирпичики, события накладывались друг на друга и сверху, последним и завершающим кирпичом этой зловещей «кладки», ложилось убийство.
Прочитал я криминальную хронику Киева и за другие дни – все то же самое: убийства, взрывы, разборки. Обычная ежедневная жизнь большого города.
Теперь я точно знал – в Киеве за время моей болезни ничего особенного не произошло. Только погода вносила разнообразие – снова пошел снег.
Я вспомнил о том, как я не собирался дожить до этой зимы, до первого снега. Это вызвало у меня грустную улыбку.
Дожил ведь! Только можно было бы дожить проще, без этой диковатой истории, которая так плохо, но при этом еще и так хорошо для меня кончилась.
В знак своей живучести я решил поехать в кафе на Братскую.
Там было безлюдно. Только сидела в углу уже виденная здесь однажды смешноватая девчонка в черной кожаной кепке и в той же коротковатой серо-синей китайской курточке. Между ее стулом и стенкой стояла большая папка.
«Художница!» – подумал я.
Подошел.
– Извините, «Кеглевича» не желаете?
