доске.
Потом перевернул ящик, высыпав все фигуры на доску, расставил их и обнаружил отсутствие двух черных офицеров и белого ферзя.
Оставив фигуры в ожидании игры, отошел на край крыши и заглянул вниз.
Привычная картина открылась моему взору: безлюдная улица, украшенная тянущимися в небо стрелами кипарисов.
С другого края крыши можно было легко обозревать ту часть города, которая примыкала к морю. И само море лежало как на ладони, украшенное ползущими к берегу линиями волн.
Прозвучала автоматная очередь, и эхо тут же повторило ее несколько раз.
Я напряженно смотрел на город, но никакого движения там не видел, а стрельба снова зазвучала, и снова эхо подхватило звуки выстрелов и понесло их вверх, к вершинам гор.
Я крутил головой, не понимая, в какой части города идет бой.
И вдруг увидел в море, совсем недалеко от берега, небольшую яхту, под надутым ветром парусом легко разрезающую волны.
Поднял винтовку. Не для того, чтобы выстрелить, а чтобы через оптический прицел рассмотреть эту яхточку.
В узком окуляре прицела увидел спину мужчины, тянущего шкант на себя.
Парус переметнулся на другую сторону, яхта грациозно развернулась, сделав правый галс, и на какое-то мгновение я увидел лицо яхтсмена.
Это был Феликс.
Закрыв глаза, я легко представил себе эту яхточку под обстрелом. И это уже был не плод больного воображения: со всех сторон звучали выстрелы, а солнце ласкало лучами море; звенели разбитые стекла, осыпаясь на булыжные мостовые, а теплый ветер заставлял яхточку нестись вперед с бешеной скоростью, сделав парус похожим на живот завсегдатая пивной.
Зажужжали моторы далеких машин.
Но горизонт был чист.
У набережной грохнули два взрыва, и я безошибочно определил: осколочные гранаты.
Я снова поднес окуляр прицела к правому глазу и посмотрел на набережную.
У бетонной лестницы, спускающейся на пляж, лежал убитый.
Промелькнул кто-то в военной форме и спрятался за бортиком причала для прогулочных катеров.
Я смотрел на этот бортик, ощущая указательным пальцем неприятный холод курка.
«Не высовывайся!» – просил я мысленно этого солдата.
А по причалу медленно прошлась тень, и я, опустив винтовку, увидел военный вертолет, летевший над набережной.
– Сопротивление бессмысленно! – вещал с вертолета металлический голос. – Вы воюете против собственных армий! Приказываю вам сложить оружие и выйти на улицы с поднятыми руками!
И тут я заметил, как после нескольких раздавшихся выстрелов разлетелось вдребезги стекло кабины вертолета и сама машина вздрогнула, остановилась на мгновение и стала медленно и неуклюже разворачиваться. Когда она повернулась другим боком, в глаза мне бросился человек в штатском с такой же, как и у меня, винтовкой в руках. Ствол его винтовки был направлен куда-то вниз и, не отрывая глаза от оптического прицела, он медленно повел ладонью вниз, показывая пилоту, что надо еще немного опуститься. И вертолет стал снижаться.
Будь этот человек в форме, я, может быть, не взбесился бы так. Но своим видом и самоуверенными жестами напомнил он мне хладнокровного наемного убийцу из одного фильма, который нам показывали во Вьетнаме, и я, рывком подняв винтовку и почти не целясь (целиться было бесполезно, потому что я чувствовал, как дрожат мои руки), нажал на курок.
Честно говоря, я не ожидал попасть, просто состояние мое было таково, что если бы я не выстрелил, пришлось бы долго еще в себе носить эту возбужденную злость. Но после выстрела мне мгновенно стало легче и уже совсем другим, не ненавидящим взглядом, я увидел, как дернулся, вскинув руки к голове, пилот вертолета, резко обернулся к нему стрелок в штатском. А машина, завалившись на бок, летела вниз, к земле, и через мгновение высекла искры из асфальта набережной все еще крутящимися лопастями винта, перед тем как взорваться, покрыв город грохотом. Куски железа, вырванные взрывом из тела машины, долетели и до моей гостиницы – зазвенели разбитые окна и посыпалось вниз стекло.
Потом восстановилась на минуту тишина – видимо, и наши, и нападавшие приходили в себя после гибели вертолета.
И в этой тишине я почти услышал, как дрожат мои руки, как стучит, словно в истерике бьется, мое сердце. И я бросил винтовку перед собой, а сам отошел к шахматному столику.
«Влип! – думал я, массируя пальцами надбровные дуги, чтобы сдержать слезы. – Снова влип! Опять разделил этот мир на «наших» и «ненаших»!.. Нет, хватит! Пошли они все к черту! Это был самый последний раз и, пусть хоть четвертуют меня, хоть акулам скормят, но никакого стреляющего железа я в руки больше никогда не возьму!»
А шахматные фигуры стояли как положено и, глядя на них, я чувствовал все более усиливающееся раздражение, теперь это раздражение относилось к ним. И, подойдя вплотную к столику, я занес над ним правую руку, готовый смести все эти молчаливые фигуры, но в этот момент замер, подумав о том, что глупо злость на самого себя вымещать на ком угодно, пусть даже на шахматах. Но все равно меня что-то не устраивало на доске и, чуть-чуть успокоившись, я понял, в чем дело. И уже более спокойным, но сильным жестом, я освободил доску от офицерского воинства, и белого, и черного, оставив на доске только пешки. Теперь пешки противостояли пешкам и было это больше похоже на жизнь.
А внизу снова стреляли. И по улицам ехали какие-то машины, рыча моторами, и что-то они везли в своих закрытых маскировочным камуфляжем кузовах, но я уже не играл в эту игру.
Я спустился в свой номер, бросил прощальный взгляд на удобную кровать и побежал вниз по лестнице.
Выйдя из гостиницы, я сразу повернул за угол, избегая открытых пространств, и пошел по тропинке, петлявшей между кустов и деревьев и ведущей к набережной.
На пересечении тропинки с улицей пришлось остановиться, чтобы пропустить три грузовика, два из которых не были военными. Это меня удивило – на открытых кузовах машины везли кирпичи, металлические строительные леса и, кажется, мешки с цементом.
Оглядевшись по сторонам, я перебежал улицу и нырнул в продолжение этой тропинки.
Перестрелка еще продолжалась, но очевидно дело шло к концу. Вместо автоматных очередей звучали одиночные выстрелы, да и они тонули в шуме моторов въезжавших в город машин.
И вдруг совсем рядом раздался знакомый голос:
– Стоять! – по-командирски рычал на кого-то генерал Казмо. – Смирно!
Я осторожно пробирался на голос и внезапно остановился, пораженный.
На улочке перед генералом выстроились в шеренгу семь или восемь солдат. Все они были в военной форме, которую я сам однажды носил во Вьетнаме.
– Сержант! – рявкнул генерал. – Ваше отделение должно прочесать все постройки в конце набережной! Пленных не брать!
– Слушаюсь! – в свою очередь рявкнул сержант и побежал со своими подчиненными выполнять приказ.
Мне захотелось убить генерала, но тут же я вспомнил о данном себе пять минут назад обещании.
А в это время снова зазвучал его голос.
– Ко мне! Быстро! – кричал он, но я не видел, к кому он обращался, пока перед ним не остановился Тиберий и еще один парень из его десятки.
– Где остальные? – строго спросил генерал.
– Там! – Тиберий показал рукой на небо.
– Патроны остались? – спросил Казмо.
– Нет, – сказал Тиберий.
