неслышно села на скамейку. Он едва не задушил ее в объятиях.
Смотрел на нее и не мог наглядеться. Исхудала и побледнела. Нос заострился, а глаза словно полиняли от усталости. Но она улыбалась ему нежно и доверчиво и все равно была похожа на прежнюю, петербургскую Оленьку Головину: милым личиком, ласковым выражением глаз, безукоризненно чистой, аккуратной одеждой. На сером платье ее ладно сидит белая кисейная пелеринка, на белом отглаженном переднике изящно вышит красный крест; на переднике застыли и два красных пятнышка: должно быть, свежая кровь.
— Едва выбралась, Андрюша, извини, ради бога, — сказала она, осторожно беря его руку в свою. — Вы дали нам так много работы!
— Не мы, Оленька, а турки, — с улыбкой поправил Андрей.
— От вас все они — со Святого Николая.
— Потеряли мы, Оленька, тысячи две, а турки еще больше, — покачал головой Андрей.
— Господи, когда же придет конец этим мукам! — вырвалось у Головиной.
— Когда мы заставим султана подписать мир и навсегда отречься от Болгарии.
— Когда же это случится?
— Когда мы всюду побьем турок! — заключил он.
— Я очень рада, что ты цел и невредим.
— Пока везет, Оленька.
— Воевать тебе не наскучило? — спросила она. — Ты по-прежнему считаешь, что эта война не нужна и что наши напрасно пришли в Болгарию?
— Эта война нужна, — медленно проговорил он. — Я опасался не войны, а ее скверных следов: не натворим ли мы бед, не обидим ли и без того несчастных болгар? Там, на вершине Святого Николая, мы каждого болгарина целовать готовы: они себя не щадят, делятся последним куском хлеба, чтобы облегчить наше положение. А как у вас ведут себя наши чиновники?
— У нас они, слышно, резвятся.
— Тыловые крысы, чего от них ждать! — сурово бросил Бородин.
— Болгары умеют различать, где добро, а где зло, — ответила Ольга. — Тысячи погибших под Плевной и на Шипке — это и есть лучшие друзья болгар. А тыловых негодяев мало, их единицы, Андрей!
— Но лучше бы их и вовсе не было!
— Это уже мечта, Андрей. Наш народ слишком велик числом, чтобы не попадались мерзавцы, — промолвила Ольга. — Кстати, твой друг Костров все еще мечтает о соединении Болгарии и России? Или его уже не тревожат эти мысли?
Бородин улыбнулся.
— Кажется, это у него прошло, — ответил Андрей. — Петр осознал, что его идея наивна и никому не нужна, ни нам, ни болгарам. Народ здесь живет в неволе, а живет лучше нашего. Что же, болгар назад тащить, к нищете и голоду? Не вернее ли к их достатку добавить свободу и независимость?
— Я тоже такого мнения.
— Костров — славянофил, если его можно так назвать милый и добрый, наивный. Понял, что ошибся, и помалкивает. Да и какой он, в сущности, славянофил? — продолжал Бородин, слегка пожав плечами. — Полагал, что болгары будут жить в составе России как у Христа за пазухой. Святая простота!
— А что, среди славянофилов могут оказаться и недобрые? — спросила Ольга.
— Конечно! Для таких людей славянофильские лозунги являются, как бы сказать точнее, фиговым листком, что ли. Они говорят о своем сочувствии славянам, а сами не прочь подчинить весь славянский мир русскому царю. А я, Оленька, за то, чтобы помочь болгарам освободиться из-под турецкого владычества и не попасть под какую-то другую власть. Хорошо бы, чтобы эта война не прошла бесследно и для самой России — когда-то и нам надо начать иную жизнь.
— Я согласна с тобой, Андрюша: русские люди давно заслужили лучшую участь.
— Как Петр? — спросил Бородин.
— Он ранен трудно, но будет жив. У него сильный организм. Так говорят врачи.
— Слава богу. Без таких, как Петр, мир становится хуже!
— Твой Петр еще вернется на вершину Святого Николая, — заверила Ольга.
— К нам прибывает двадцать четвертая дивизия, нас могут и подменить.
— Давно пора! Вы все время в бою, каждую минуту под пулями и снарядами.
— Этого добра у нас хватает! — кивнул Бородин. На мгновение задумался, сказал озабоченно: — Двадцать четвертая идет из столицы как на парад. А ведь это Шипка! Погода и сейчас суровая, а что будет зимой?
— Болгары тоже говорят об этом. До холодов еще далеко, что-то подвезут.
— Холода на Шипке уже наступили, — возразил Андрей, — па. а горами и морозы. Паши тыловые крысы могут и прозевать.
— А вы-то как? — обеспокоенно спросила она.
— Получили куртки и еще кое-что теплое. До морозов жить можно.
— Вот и хорошо! — обрадовалась Ольга. И тут же взгрустнула: — А у нас свои беды: тиф появился. При такой-то скученности!
— Бог даст, тебя помилует тиф, а меня мороз, — сказал Андрей и легонько пожал ее руку с тонкими и длинными пальцами.
— Мне тоже пока везло. — Она ласково посмотрела ему в глаза.
— Повезет и дальше! — улыбнулся Бородин. — А как же? Ведь мы помолвлены, нам еще свадьбу надо сыграть, Оленька!
— Я часто думаю о нашей свадьбе, — тихо сказала она. — Церковь, аналой, священник… Над нами сверкающие золотом венцы. И твой голос, твой ответ священнику, что ты женишься по любви, что ты любишь меня и что свет божий тебе уже не мил без меня. Последнее, правда, я придумала сама…
— Если бы ты не сказала эти слова сейчас, произнес бы их я. Кого же еще и любить, как не тебя, Оленька!
— Напросилась на комплимент!
— Ты для меня все, Оленька! — прошептал Андрей, обнимая. — Как я благодарен своей судьбе за эту радость!
ГЛАВА ПЯТАЯ
I
В середине сентября под Плевну прибыл генерал-адъютант Эдуард Иванович Тотлебен. Этот приезд оценивался по-разному. Провалившиеся генералы считали, что их отстраняют от дела незаслуженно, что любой, самый выдающийся полководец не мог бы сделать под Плевной больше, чем сделали они, и потому обижать их вовсе не стоило. Другие полагали, что Тотлебен перетянет чашу весов в свою пользу, что герой Севастополя может стать и героем Плевны, что честь и престиж России будут восстановлены и война пойдет самым лучшим образом.
Василий Васильевич Верещагин испытывал двоякое чувство. Генерала Тотлебена с чисто военной точки зрения он считал, как и многие, бездарным, на две головы стоящим ниже Михаила Дмитриевича Скобелева, Михаила Ивановича Драго-мирова и даже Гурко и Радецкого, к которым он не питал особых симпатий. Инженер Тотлебен, безусловно, заслуживал самой высокой похвалы. Как могло случиться, что этот человек, по состоянию здоровья не сумевший закончить полный курс инженерного училища,
