— А вы живете сносно, вам можно только позавидовать, — сказал Костров.
— К зиме мы стали готовиться давно, — ответил Бородин, — Землянки, домики для отдыха, одежда и обувь — все у нас, наверное, лучше, чем у вас. Конечно, и у нас плохо, но лучше, лучше, Петр!
— Хуже нашего придумать уже нельзя.
— Иногда, Петр, я в ярости думаю: не состоят ли наши интенданты и подопечные им товарищества на турецкой службе! — со злостью проговорил Андрей. — Ты помнишь, чем нас кормили в летние месяцы? Заплесневелыми, с червями, сухарями, гнилым, вонючим мясом. Здоров, силен русский мужик, а сколько заболело их по вине этих проклятых торгашей-спеку-лянтов! Теперь заставили страдать и умирать тысячи, послав на Шипку разутыми и раздетыми. Разве не знали эти прохво+ сты, что тут бывают дикие холода? Болгары еще в августе предупреждали, что с Шипкой шутить нельзя. Наш полковой врач в середине сентября доложил по команде, что Шипка потребует надежной экипировки всего личного состава, что офицеры и нижние чины должны иметь фуфайки, шубы, теплое белье, набрюшники, валенки, теплые портянки, утепленные головные уборы и шерстяные варежки.
— Шуб нет, валенок нет, набрюшников нет, утепленных головных уборов нет, шерстяных варежек нет, фуфайки расползлись, нижнее белье, обычное, не теплое, давно превратилось в лохмотья и кишит паразитами. Многие солдаты сожгли его и теперь носят рваные фуфайки на голое тело. И это в мороз, который достигает двадцати градусов, и в ветры, которые на Шипке валят с ног самых сильных и здоровых! — подвел печальный итог Костров.
— Ох, мерзавцы, мерзавцы, и кто их только судить будет! — воскликнул возмущенный Бородин.
— Никто их судить не будет, — тихо промолвйл Костров. — Я не припомню случая, чтобы кого-то судили за напрасную гибель солдата.
— Не припомню и я, — согласился Бородин. — Видно, не напрасно говорят, что на наших муках наживаются всякие темные личности, слетевшие сюда подобно воронью. Сухари с червями стоят у них раза в два-три дороже, чем хлеб у болгар, тухлую говядину они приравняли к куропаткам и перепелам. И никто не имеет права купить у румын и болгар по сходной цене — это строжайше запрещено приказами. Вот и вынуждена армия платить втридорога этим товариществам, состоящим из подлых дельцов. А кто-то в верхах покрывает все это. Мы тут, Костров, страдаем, а мошенники подсчитывают огромные барыши. Одно меня утешает — дело свое мы делаем честно.
— Болгарию освобождаем, — по-детски радостно улыбнулся Костров.
— Хочу и вот что добавить: испугайся мы непогоды, уйди с Шипки, турки обязательно выручили бы Осман-пашу и лишили бы нас победы под Плевной!
— Я об этом тоже часто думаю, — согласился Костров, — и это согревает. Если не тело, так душу.
Шелонин принес новую охапку дров. Костер уже потрескивал весело, хотя чадил нещадно. Гуттаперчевое пальто Кострова оттаяло, и с него потекли мутные ручьи. Бородин не без ужаса смотрел на приятеля и думал: выйдет Петр из землянки — и его пальто снова зазвенит металлом… А ему негде согреться. Плохо Петру!..
— Ваше благородие, — обратился к Бородину Шелонин. — Помните, солдат у нас был, Егор Неболюбов, веселый такой?
— Помню, Иван, хорошо помню, — ответил подпоручик.
— Евоная женка письмо мне прислала. Пишет — дом Егоров за долги продали, а ее с ребятками в чисто поле выгнали. А ведь он на Шипке погиб, ваше благородие! Лучше его и в роте-то не было!
Бородин покачал головой и ничего не ответил.
— Ваше благородие, — теперь Шелонин обратился к поручику Кострову, — уж сделайте такую милость, шарфик у меня есть лишний. Буду бога за вас молить, если вы Панасу передадите! Холодно ему там, уж вы не откажите, ваше благородие!
— Передам, солдат, спасибо тебе, — сказал растроганный Костров.
Когда Шелонин вышел, Бородин заметил:
— Нам бы таких, как мой Иван, интендантами иметь!
— Было бы славно… — Костров медленно и неохотно встал, — Ну, я пошел, Андрей. Надо к солдатам… Привык все делить пополам: и радость, и горе… Бог даст, свидимся, если не замерзну на Щипке…
II
В Россию летели лаконичные телеграммы генерала Радец-кого: на Шипке все спокойно. Беспокойной Шипка считалась много месяцев, с тех пор как ее занял Передовой отряд генерала Гурко. Августовская Шипка и вовсе обеспокоила. Много было отслужено благодарственных молебнов по случаю отражения атак супостата. Лишь спустя недели в города и села стали приходить извещения о гибели близких. Уже не молебны, а панихиды служили тогда во всех уголках России, оплакивая друзей и кормильцев. А теперь на Шипке все спокойно. Турок проучили, и они не лезут на рожон. Русские коротают время в землянках и ждут того часа, когда можно будет спуститься с гор и начать преследование лютого ворога вплоть до Константинополя с его достославным храмом святой Софии. К этому идет дело. Пленен Осман-паша со своим огромным войском. Штурмом взят Карс на Кавказе. Заняты Рахово, Этрополь, Бе- лоброд, Левчево, Орхание, Берковац, Ардануч. Турки атаковали позиции русских у Соленик и Кацелево, Златарицы и Пир-госа, у Тетевена и Опаки, Силистрии и Трастеника и всюду отбиты с большими для них потерями. Противник сумел занять на короткий срок город Елена, но его принудили убраться восвояси. Как тут не радоваться и не восторгаться — и храбростью, удалью своих солдат, и умом, талантом своих генералов, и распорядительностью интендантов, обеспечивших армию всем необходимым!
Все это было идеализацией действительности, представлениями людей, находящихся за сотни и тысячи верст от действующей армии. Шипка не была спокойной. Точнее будет сказать, что такой неспокойной она еще не была. Даже август с яростными турецкими атаками казался теперь не таким уж страшным. Враг тогда был виден, в него можно было стрелять; выдохшись, он мог отступить, дать передышку.
Стихия вела свои жестокие атаки все двадцать четыре часа в сутки. Пауз не было, наступление продолжалось днем и ночью, при солнечной погоде и в серые, ненастные дни. Когда сильные ветры сбивают с ног и морозы доходят до двадцати градусов, даже показавшееся на час-другой солнце не согревает человека.
Вот так и случилось, что войска, совершившие невероятно трудный переход в июле, отбившие яростные атаки турок в августе, вдруг начали терять тут роты, батальоны и полки.
Бессильными они не были, сопротивлялись стихии изо всех сил. И если в неравном единоборстве с природой они выстояли и не покинули суровые вершины — значит, были такими же победителями, как герои августовской Шипки и ноябрьской Плевны.
Да, защитники Шипки по праву вошли в историю как герои и сказочные богатыри, но это были солдаты и офицеры, а не их старшие начальники, опозорившие себя преступным равнодушием к страданиям и жертвам русских воинов.
Суровые условия на Шипке были известны интендантству, высшим командирам. Тем не менее к зимнему «шипкинскому сидению» не были заготовлены шубы и валенки, даже рукавицы и теплые портянки. В запасе не оказалось шинелей, сапог, мундиров. Расчет был прост: русский солдат все вынесет, как выносит все невзгоды русский крестьянин, мастеровой.
Солдату сказали: сидеть тебе, братец, считанные дни, скоро придет приказ и начнешь ты наступать в обход турецкой позиции, а потом зажмешь его, нечестивого, и будешь бить, пока он не поднимет руки и не склонит головы. Ради этого солдат смирился с великими трудностями. Землянка высотой в полтора аршина? Пустяк! Нельзя встать во весь рост или растянуться во время сна? Можно и не поспать день- другой, к неудобствам нам не привыкать. Пусть будет так: долго здесь не засидимся, а станет холодать — как-нибудь согреемся. Выдюжим. А там, смотриШь, и на турку — вперед, к теплому Царьграду!..
Наступила Тяжелая осень, дожди лили не переставая. В землянках захлюпала грязь, тропинки
