бы ты ее привез? В лачугу-избенку? На черный хлеб? Нет, Иван, нам пока нельзя привозить невест из чужих стран — совестно, братец!
— Болгария — не чужая страна! — возразил Шелонин.
— Но и не Россия. И живут они получше нас. А теперь, без турок, еще лучше будут!
Слова Игната резонные, но Шелонин так свыкся со своей затаенной мечтой, что отступать уже не мог.
— Все равно увез бы, — сказал он, — второй такой Елены никогда уже не будет!
Они распили бутылку, потом другую. В разговорах не заметили, как пролетели последние часы года. Но усталость взяла свое, и они пристроились на нарах рядом друг с другом. Уснули сразу, поднялись утром по сигналу горниста, который проиграл побудку на два часа позднее: в Новый год можно позволить и такое отклонение от правил.
На Шипке в это утро было до неправдоподобия тихо, будто ее покинули все, даже воробьи и черное воронье. Солнце поднялось высоко и светило вовсю. Нетронутый местами снег нарядно серебрился. Серые скалы Орлиного гнезда словно потеплели. На бывших турецких позициях не было никаких признаков жизни; с тех пор, как их покинули хозяева, там редко появлялись люди.
— Когда тихо — красотища-то какая! — обрадовался своему открытию Шелонин.
Суровов промолчал: оп тоже не мог налюбоваться и величественными горами, и спусками с них, и долинами, открывавшимися за сине-серыми утесами.
И уж совсем удивительным был детский писк, донесшийся из крайней землянки.
— Рад&! — всполошился Шелонин. — Я сейчас!
Он побежал к землянке и скрылся за ее маленькой, полуобгоревшей дверью. Вернулся с ребенком на руках. Дитя было завернуто в солдатский башлык, теплый и мягкий, головенка закутана шерстяным шарфом.
— Что за чудо? — изумился Игнат.
— Недели две назад подобрали, — пояснил Иван, — Вон там, под Святым Николаем. Отец и мать замерзли, болгары они, от турок спасались. А она меж ними. Живая и плачет. Я ее за пазуху, как котенка, да к себе в землянку. Хорошая девочка, только совсем не улыбается! А глазенки-то у нее, Игнат, Еленины — карие и красивые!
— А кормите-то чем? — обеспокоенно спросил Суровов.
— Кашу варим, хлеб жуем да даем, молочко болгары из Габрова привозят. Маленькая, а все ж живая, и у нее душонка-то есть. Мы были так рады, что назвали ее Радой.
— В приют теперь?
— Не-е-е! — Шелонин отрицательно покачал головой, — Ротный с собой возьмет, он в ней души не чает. Потому и болгарам не отдали. Ой, Игнат, смотри-ка, смотри, а она засмеялась. Ах ты, моя хорошая, ах ты, пригожая! — похвалил Шелонин и прижал девочку к груди.
Девочка продолжала улыбаться, широко открыв свои большие карие глазенки.
ОТ АВТОРА
Мое поколение еще застало в живых тех, кто с гордостью произносил: «Я сидел на Шипке» или «Я брал Плевну». Эти люди хранили в памяти бесценные детали исторической эпопеи освобождения Болгарии. Часами они рассказывали про жестокие Зои с турками, и нам, мальчишкам, казалось, что старые воины кое-что преувеличивают: могло ли быть такое? Помню, один из ветеранов, житель соседнего села, у которого так и остался на всю жизнь шипкинский осколок в ноге, словно угадывая наши сомнения, предупреждал: «Хотите верьте, хотите не верьте, воля ваша, но такое было, ребята!»
В детстве мы могли безошибочно назвать главные редуты под Плевной и указать, где находилось Орлиное гнездо, у какого города началась переправа русских войск через Дунай и где закончила свой поход русская армия. Мы знали имена героев и восхищались их подвигами.
С возрастом, уже из книг, мы узнали, как русская армия подошла к Константинополю и был заключен Сан-Стефанский мир с турками, как спустя несколько месяцев конгресс европейских держав в Берлине свел на нет результаты геройских действий русской армии в войну 1877–1878 годов. Выиграв войну на поле битвы, Россия во многом проиграла ее на дипломатическом фронте. Но главное дело, за которое сражались русские солдаты, независимо ни от чего, стало историческим фактом: болгарское государство было создано. Этот вывод перекликался с простыми словами ветеранов войны, утверждавших, что они избавили братушек болгар от злой турецкой напасти.
Систово, Плевна, Шипка… Кому из моих сверстников не хотелось побывать в этих местах, тянувших к себе, как магнит! Но в дни нашей молодости об этом можно было только мечтать.
Потом началась Великая Отечественная война, и нашему поколению довелось участвовать в жарких боях и легендарных походах, принесших свободу многим народам. Те, кто когда-то слушал рассказы героев Шипки и Плевны, сами помогали болгарам и румынам сбросить фашистское иго, сражались за Варшаву и Белград, Прагу и Будапешт, штурмовали Берлин.
И всё же старая мечта у меня осталась: на Шипке и в Плев-не надо побывать. Только теперь это связывалось с горячим желанием написать книгу о событиях, не поблекших и через столетие.
Еще до того, как представилась возможность поехать в Болгарию, надо было обстоятельно познакомиться с материалами русско-турецкой войны, посмотреть на документы своими глазами, подержать их в руках.
Удивительное состояние испытывает человек, когда перед ним кладут папки с пожелтевшими бумагами. Многие из них писались в короткие паузы между боями, а то и в разгар сражения. Есть донесения с дунайской переправы и с Шипкин-ских высот, с редутов Плевны и с еленинских позиций. Сохранились документы, подписанные генералами Скобелевым, Радецким, Гурко, Столетовым, полковником Пушкиным и его другом полковником Лермонтовым, подполковником Калити-ным и майором Гортаедвым. Захватывают воспоминания художника Василия Верещагина и его младшего брата офицера и писателя Александра Верещагина. В старых бумагах нет-нет да и обнаружите коротенькие донесения слишком штатского человека и чересчур храброго воина Сергея Верещагина: он вечно Куда-то торопился и на писание у него явно не хватало времени.
Трагедия на Щипке Некогда взволновала всю Россию. Прогрессивные слой общества требовали строго наказать тех, кто бросил на вершину Святого Николая плохо одетых и обутых людей. Было назначено следствие, от которого остались многие документы, в том числе пространная объяснительная записка главнокомандующего Дунайской армией великого князя Николая Николаевича — брата царя. Он сам должен был бы занять место среди первых виновников этого преступления, чего царская фёмида не могла допустить. Все свалили на морозы и метели — к ответу их не привлечешь, с них взятки гладки!..
И еще один подлинный, некрасивый эпизод из тех давних Лет. В болгарском ополчении командовал ротой капитан Стессель. Героя из него не получилось; уже тогда, под Эски-Заг-рой, он проявил себя как трус, сбежавший с поля боя из-за пустячной царапины, да и то не от пули, а от щепки. Это записано в деле, когда много позднее генерала Стесселя судили за позорную сдачу врагу Порт-Артура. Он плохо начинал и еще хуже закончил свою военную карьеру — такова логика всякого предательства!
Но такие эпизоды — исключение, зато бесчисленны свидетельства животворности русско-болгарской дружбы, упроченной подвигами наших прадедов в войне 1877–1878 годов.
Нельзя без волнения перечитывать самые простые и искренние человеческие документы — письма. В письмах русских дтцов и матерей своим сынам, сражавшимся в Болгарии, сквозит одно пожелание, один наказ: без победы не возвращаться, лучше лечь на поле брани, чем оставить братский народ на растерзание кровавым угнетателям. Сыновья, чаще всего без громких фраз, отвечали родителям, что выполнят их наказ. И они сдержали свое слово.
Полны любви и признательности письма болгар к своим братушкам. Иногда их авторы стараются писать по-русски, но не находят нужных слов. Тогда приходят на помощь болгарские — самые теплые,!
