полка. Один из них был очень любезен, пообещав доставить тебе мою записку.
— Это мой друг Костров, славный и очень милый человек! Что же мы тут стоим, Оленька? Вон под деревом скамейка, ты можешь немного посидеть?
— Да, но я должна предупредить врача, — ответила она и торопливо зашагала в здание госпиталя. Обернулась, помахала рукой — Я скоро вернусь. Посиди, пожалуйста, без меня. Хорошо?
Бородин согласно кивнул. Улыбка будто навечно застыла на его подвижном лице. Этой встрече он был рад несказанно. То, что Ольга собралась в действующую армию, ои знал задолго до объявления войны. Потом получил весть уже с пути и три письма из Бухареста, где разместился госпиталь. Но до Бухареста очень далеко, если ты ротный командир в пехотном полку и усиленно готовишь своих людей к переправе. Записка, полученная вчера в полдень, так взволновала его, что он не выдержал и пошел к полковому начальнику. Тот все понял, разрешил отлучиться до вечера и попутно поручил доставить пакет, — Вот и я, — сказала Ольга, присаживаясь на скамейку.
— Милая ты моя! — только и произнес в ответ Бородин.
Они сидели и смотрели друг на друга. Ольга находила, что
Андрей возмужал и стал степепней. Шел ему и этот темный мундир с подвешенной шашкой, и кепи, которое он прежде не носил. А он видел все ту же Оленьку, и это радовало его: и свежая белизна кожи лица и шелковистые локоны волос, едва выступающие из-под белой косынки, и густые темные брови, и длинные черные ресницы. Впрочем, он давно находил в ней все совершенным.
V
— Я буду всегда где-то около тебя, ты это помни, Андрей.
Он сжал ее пальцы своими ладопнми. Потом спросил:
— У вас есть раненые? Или вы их ждете?
— Есть. Художник Верещагин и лейтенант Скрыдлов.
— Люблю Верещагина, не могу оторваться от его картин, когда бываю на выставках, — сказал Бородин.
— Он добрый и милый человек, только уж очепь наивный: хотел через несколько дней выйти из госпиталя, а ему лежать и лежать! Как ты жил все эти месяцы? — спросила она, продолжая улыбаться и не спуская с него темных глаз.
— По-всякому, Оленька. И раньше, и теперь — ожидание, ожидание, ожидание. Прежде — будет ли объявлена война, теперь — когда же наконец мы начнем переправу.
— Но переправу уже начали, мы ждем поступления раненых! Разве ты не слышал, что произошло у Галаца? — удивилась она.
— Галац от нас далеко, мы ждем своей переправы, Оленька.
— Ты рад начавшейся войне?
— Я еще не утвердился в одной мысли, дорогая. Да, безусловно, болгар надо освободить. Но не принесем ли мы им новое угнетение, вот что меня волнует и сильно беспокоит!
— Нет, Андрей, мы на это не решимся, — сказала она.
— Мы с тобой — да, а они? — Андрей поднял указательный палец.
— Они — тоже. Так что иди и освобождай! — Она вздохнула. — Я так боюсь за тебя, это же война, Андрей!
Он легонько сжал ее пальцы.
— Не бойся. Моя добрая бабушка сказала, что я родился в сорочке и мне будет везти всю жизнь, — ответил Бородин.
— Дай-то бог! — тихо проронила она и снова вздохнула.
Они заметили в голубом небе большого орла. Он парил в высоте и, видно, в который раз удивлялся необычной картине, которую мог наблюдать вот уже два месяца: к Дунаю двигались длинные обозы, пушки, сотни и тысячи пеших и конных людей. Иногда орел складывал крылья и камнем падал вниз, будто желая показать свою удаль, но чаще он парил и словно засыпал в голубом поднебесье.
— Если бы я мог превратиться в птицу, я хотел бы стать только орлом! — объявил Андрей. — Гордая, смелая, независимая птица!
- А мне нравятся наши серые воробушки. Они такие быстрые, шустрые, — сказала Ольга.
— Будем считать, что и воробушек — достойная птица, — улыбнулся Андрей.
— Кругом тебя хорошие люди, да? — вдруг спросила она.
— Прекрасные, Оленька! — оживился Бородин. — Костров и Стрельцов — искренние, настоящие товарищи, и я им верю, как самому себе. Солдаты? Я бы не желал иметь других подчиненных!
— Ты их не обижаешь?
— Я не крепостник, Оленька!
— Я пошутила, Андрей, извини, я тебя так хорошо знаю!
Это верно — Ольга Головина давно знает Андрея Бородина, а точнее сказать, всю жизнь, хотя она п не так еще велика. Рыцарем выступил Андрюша еще в пятилетнем возрасте, когда не позволил отнять у трехлетней подружки ее любимую куклу. Они выросли в одном доме и дружили семьями. Отцы их сражались в Крымскую войну: ротный Головин не вернулся с севастопольских бастионов, а батарейный командир Бородин возвратился раненным и контуженным. Покашляв леть пять кровью, и он сошел в могилу. С тех пор в этих семьях радости и горести делили пополам. Недавно Андрей и Ольга были помолвлены. Быть бы свадьбе, да помешала война. Ничего, свадьбу можно перенести и на другой срок, а вот войну, видно, не перенесешь!..
— Журжево, слышно, обстреливают, — озабоченно проговорил Андрей, — береги себя, Оленька!
— Обстреливают, но редко, — ответила Ольга. — Правда, обещают сильное бомбардирование, поэтому и пас сюда прислали: на усиление перевязочного пункта и местного госпиталя.
— Вот видишь!
— Мне тут спокойно, — тихо проговорила Ольга, — а вот у тебя все впереди. Вас пока не обстреливают?
— Пока мы живем в мире и согласии с турками: ни они нас, ни мы их, — с оттенком горечи ответил Бородин.
— Василий Васильевич Верещагин говорит, что вслед за переправой начнутся решающие сражения. Скажи. Андрей, по-честному, тебе не страшно?
— Кирилл Стрельцов как-то сказал, что ничего не боится только лгун, хвастун и лицемер, да и то потому, что он обманывает себя и других. Не знаю, Оленька, как будет дальше, боя-то ведь еще не было, но дурного предчувствия у меня нет. — Бородин ухмыльнулся. — В Кишиневе мы как-то втроем зашли к одной ясновидящей, шутки ради решили погадать. И что бы ты думала? Она предсказала, что мы непременно пробьемся в генералы, сделаем хорошую военную карьеру.
— Хоть бы сбылись ее предсказания! — мечтательно произнесла Ольга.
— Генерал, бог с ним, а вот живым остаться хочу, — сознался Андрей.
На крылечке госпиталя появился санитар. Огляделся, заметил беседующих, громко объявил:
— Сестра, вас зовет врач: надо делать перевязку лейтенанту Скрыдлову.
Она медленно поднялась. Мгновенно вскочил и Андрей. Он увидел, как глаза Ольги быстро наполняются слезами.
— Не надо, Оленька, все будет хорошо, — успокоил он, — И я верю, Андрюша, милый ты мой, — проговорила, она чуть слышно.
Она пылко обняла Андрея и торопливо зашагала к крылечку, на котором все еще стоял санитар, не без интереса наблюдавший за сестрой милосердия и ее прощанием с молодым подпоручиком пехотного полка.
