мальчик слишком голоден. Не удержался, дал еще один ломоть:
— Ешь, сынок!
И этот кусок был проглочен в одно мгновение.
— А теперь рассказывай, — попросил Минчев.
— А что ж рассказывать? — Наско по-взрослому покачал головой. — Мы думали, что в церкви нас не тронут. А они… Столько убили! В церкви лужи крови были… Мы сидели и плакали. Башибузуки крикнули в окно, что всем нам они поот-рубают головы… Но сначала помучают. Неделю мучать будут. Тогда отцы стали резать детей… Мой папа тоже. — Наско показал на груди глубокий шрам от раны. — Ударил он меня ножом, а дальше я ничего и не помнил. Очнулся, смотрю, по церкви башибузуки ходят: кто жив — того ятаганом… Притворился я мертвым… — Наско было трудно говорить, и он все время делал паузы. — А ночью переполз в кусты… Подобрали меня уже в лесу, накормили… сменили одежду… Потом лекарь пришел. Отец, говорит, промахнулся, не попал тебе в сердце. А сестру Марийку и брата Колчо зарезал. И себя с мамой… Их потом в церкви нашли…
— Где же ты жил весь этот год? — спросил Минчев, поглаживая пыльные, похожие на проволоку волосы парня.
— А везде. Один раз заблудился — в турецкую деревню попал; меня турок целую неделю у себя дома прятал.
— Встречаются и такие турки! — кивнул Минчев. — А куда же ты сейчас идешь, Наско?
— А русским навстречу, они уже Дунай переплыли! — приободрился Наско.
— Переплыли, — подтвердил Йордан.
— Можно я с вами пойду, господин учитель? — спросил Наско.
— Нет, Наско, со мной нельзя. Потом я скажу почему. Ты не обижайся, сынок!
— Пропаду я! — вырвалось у Наско. Он опустил голову, плечи его задрожали.
— Вот что, парень! — твердо произнес Минчев. — Ты всегда был мужчиной, будь им и дальше. Оставайся здесь, никуда не ходи. Заберись повыше в горы и жди.
— А потом? — Наско с недоумением посмотрел на учителя.
— Увидишь русских — тогда и спускайся. Ты их узнаешь по одежде. Она не такая, как у турок: на головах кепи, на плечах вот такие погоны. — Йордан пальцем начертил в воздухе погоны. — Язык похож на наш, на болгарский. Спустишься с гор и сразу же- иди в Тырново. Недалеко от церкви святых Константина и Елены отыщешь домик деда Димитра Нико-лова — постучись к нему. Это очень добрый человек, и он встретит тебя, как родного.
— А что я скажу ему? — с надеждой спросил Наско.
— Передашь от меня привет, расскажешь про свою беду. Он все поймет.
— Хорошо, господин учитель, — покорно произнес мальчонка. — Только я очень хочу есть. Я первый раз за четыре дня поел. А как же дальше?
— Я тебе оставлю все, что у меня есть!
— А вы?! — не поверил такому счастью Наско.
— Я куплю, у меня есть деньги, сынок. Но ты сразу все не ешь: с голодухи заболеть можешь. Растяни на несколько дней, до прихода русских.
— Спасибо, господин учитель, — сквозь слезы пробормотал Паско.
Минчев передал парню мешок, обнял его, по-мужски крепко пожал ему руку.
— Да хранит тебя бог, мой мальчик! — сказал он и стал спускаться по тропинке на пыльную и шумную дорогу. Обернулся, помахал Наско рукой. Тот стоял уже с мешком за спиной. Он улыбнулся и тоже помахал рукой — устало и рассеянно.
IV
Верстах в трех от Габрова, на берегу шумливой и петляющей Янтры, Йордан встретил новую группу всадников. Впереди на статном вороном коне гарцевал немолодой офицер; гордая и надменная осанка, отглаженная невыгоревшая одежда и новенькая красная феска свидетельствовали о том, что он еще не успел побывать в жаркой перепалке у Галаца или Систова. На груди офицера красовалась семиконечная звезда — орден Меджидие — отличие избранных. Приподнявшись на стременах, офицер в упор посмотрел на Минчева.
— Кто такой? — спросил он мягким, бархатистым голосом.
— Купец, бегун от гяуров из Систова, ага [6], — с достоинством ответил Минчев и приложил руки к груди.
Турок зло сверкнул глазами.
— Гяур бежит от гяура! Может, вы еще и турок, ха-ха-ха!
— Я не гяур, ага, и мой отец по воле аллаха был турок, а мать моя была невольницей, но любимой женой моего отца, — быстро проговорил заученную фразу Минчев.
Он сразу же понял, что офицер не тот человек, который может поверить любому его слову. По он прекрасно знал турецкие нравы и обычаи; знал, что у турок существуют три вида брака: по первому они высватывают жен и считают их законными, по второму они берут как бы по найму, а по третьему покупают, то есть приобретают невольниц, их они могут иметь столько, сколько позволяет карман, и изгоняют в любое время. Самое же парадоксальное состояло в том, что дети, рожденные невольницами, считаются свободными и даже имеют право на наследство отца. Вероятно, тут сказывалось убеждение турок, что их кровь — самая сильная и она в состоянии перебороть любую другую, что достаточно неверной зачать ребенка от правоверного мусульманина, как он, уже сам по себе, является на свет не каким-то поганым гяуром, а воистину чистокровным турком. Вот об этом и думал Минчев, когда в двух словах сообщал свою родословную.
— Я вас видел в Систове, Рущуке и Тырнове, что вы там делали? — спросил офицер все с той же надменной строгостью.
— Торговые дела, ага, по воле аллаха я изъездил всю Болгарию, мне приходилось бывать всюду, — ответил Минчев, снова по-турецки прикладывая к груди руки.
— Вы утверждаете, что являетесь купцом? — Офицер смотрел на Минчева своими глубокими темными глазами и не мигал. Взгляд его казался пронизывающим и колким, способным добраться до заветных тайников чужой души.
— По воле аллаха я был купцом, ага, но все мое добро находилось в Систове и Тырнове. Систово в руках гяуров, теперь они идут на Тырново. Если они возьмут и Тырново, как взяли Систово, я полный банкрот, ага!
— Не возьмут! — громко, но без прежней гордой надменности ответил офицер.
— Хвала аллаху! — почти пропел Минчев, подняв глаза к небу.
Офицер играл стеком. Ему явно хотелось пустить его в работу и исхлестать этого наглого и носастого человека, стоявшего перед ним без робости. Но может, и взаправду он купец, наде-ленный правами вести торговлю по всей территории Порты? Сейчас время таково, что можно разукрасить кровавыми рубцами всякого, внушающего недоверие, тем более что каждого болгарина можно безошибочно посчитать русским шпионом. А если этот человек не русский шпион, а турецкий? Может, он нарочно блуждает по дорогам и работает на благословенную аллахом Порту? Исхлестать плеткой и отрубить голову никогда не поздно!..
— Вы видели русских в Систове? — спросил офицер, опуская стек.
— Аллах избавил меня от такого наказания, ага!
— Вы успели бежать раньше их?
— Да, ага. Когда я услышал стрельбу у Текир-дере, я погрузил на повозку самое дорогое и бежал из Систова.
— Где же ваша повозка? — нахмурился офицер, почувствовав, что сейчас он может изобличить лгуна.
— Повозка осталась там! — Минчев тяжело вздохнул и показал рукой на север. — У многих осталось
