временем ангольцы привыкли к этому, и необходимость напоминать «о промывке контактов» отпала. Кроме того, у нас был неплохой самогонный аппарат, но, признаюсь честно, его запускали только в исключительных случаях».[145]
Надо заметить, что местных жителей поражала способность советников, большинство из которых приезжало без жен, обходиться без женского, скажем так, общества — и они предлагали свои варианты решения проблемы: «По-португальски я уже разговаривал неплохо и мог общаться без переводчика, а местному населению было очень интересно все, что связано с СССР. Они задавали мне вопросы, я им отвечал и, конечно, расхваливал нашу жизнь. Действительно, по сравнению с ними, мы в Союзе жили шикарно. Один из мужчин спросил меня, почему все советники здесь без жен и как мы обходимся без женщин. Не стал я ему разъяснять все причины. Просто ответил, что женился бы здесь, но нет желающих выйти за меня замуж. Он тут же предложил мне жениться на одной из его трех дочерей, а им было от 16 и больше. На что я ответил, что согласен, но у нас в Союзе принято, перед тем как жениться, прожить со своей будущей женой месяц и, если все нормально, можно сыграть свадьбу. Немного подумав, он разрешил мне попробовать пожить по 10 дней с каждой из его дочерей, чтобы у меня была возможность выбора. На мой вопрос, что от меня требуется, он ответил, что я должен приготовить к свадьбе мешок сахара для приготовления самогона, 10 кур, поросенка — все это на закуску и для него новую фапловскую форму. Он знал, что у нас были куры и поросята.
В это время из миссии прибежал мой посыльный, которого я перед выходом предупредил, по какому маршруту буду двигаться во время прогулки, и доложил, что противник напал на соседнее село, и в бригаде объявлен сбор. Через несколько дней приходит ко мне мой несостоявшийся тесть и спрашивает, когда я заберу к себе его дочь. Мне пришлось изворачиваться, говорить, что я позвонил начальнику, и он не разрешает мне жениться. Тот был искренне возмущен тем, что начальники не понимают нас, и даже предложил лично поговорить с моим начальником».[146]
Возмущение несостоявшегося тестя советского офицера становится особенно понятным, если учесть одну особенность африканского темперамента. «Одна из причин обращения к врачу, скажем, мужской части населения — была жалоба на импотенцию. К сожалению, это самые трудные были больные, потому что наши специалисты к такой патологии не были подготовлены. Не знали средств лечения. Это стало полнейшей неожиданностью, хотя на амбулаторном приеме таких больных было немало.
В начале я была очень удивлена подобными жалобами. При опросе ангольцы говорят: «Доктор! Помогите! У меня половая слабость». Когда начинаешь спрашивать подробности проблемы, выясняется: «Больше трех раз за ночь я не могу».
Это у них действительно вопрос один из самых волнующих. Потому что по законам их племен, мужчина должен быть со своей женщиной каждую ночь и по нескольку раз за ночь. А в случае невыполнения этих обязанностей женщина могла его просто выставить на улицу, и он подвергался позору и насмешкам со стороны окружающих.
Они возлагали очень большие надежды на наших специалистов, считали, что мы в этой области сможем им помочь. Местные средства уже были испробованы ими. Применялось очень много растительных средств — кора деревьев, травы, но часто без ожидаемого результата. Все это заставляло их обращаться к нам, как к последней надежде».[147]
Конечно, людям, которые «три раза за ночь» считают половой слабостью, при которой нужно в панике бежать к врачу, принципов поведения советского человека за границей, его «облико морале» никогда не понять.
Рассказ доктора Адохиной позволяет очень наглядно понять, какую ношу взвалил на себя Советский Союз, взявшись помогать Анголе и кормить ее армию. «Никогда никакого подарка, никаких вознаграждений со стороны больных за все время я не помню. Наоборот, они все просили есть. И практически каждый день я что-нибудь им носила. Рис или муку.
Мы сами сидели на сухом молоке, поставленном ангольскими кооперативами. И только три раза за весь период ели рыбу и один раз (свежее) мясо — тоже местные кооператоры нам предложили. Хотя по договору они должны были снабжать наших специалистов значительно чаще.
Очень жалко было людей — многие умирали просто от голода, от анемии. Некоторые не видели пищи в течение многих суток Невыносимо видеть глаза голодного человека, безысходность в них и страдание и ощущать свою беспомощность.
— Нет, в больнице им давали похлебку один раз в день. Из чего она варилась, мы не знаем. На слайдах у меня, кстати, есть кухня этого госпиталя. Разрушенное здание без столов, стульев. Ели на земле. И больные питались неизвестно чем. Врачи, которых я сменила, меня предупреждали, чтобы я не приучала больных к тому, что могу принести им еду, иначе все будут просить еду, и ты отдашь им все свои продукты, если не сможешь переступить через это. Я не слушала, но справиться с голодом в больнице невозможно и видеть это невозможно — эти просящие руки, показывающие на голодных детей. Это, конечно, сказывалось на общем состоянии, хотя мы сами там жили впроголодь, можно сказать. Приходилось просить родственников, чтобы в конвертах присылали ленты для кос и лавровые листы для обмена на продукты на рынке.
Так основной пищей нашей был хлеб, который пекли сами. Хорошо, если купишь сухого молока. Картошка очень дорогая — она менялась на одежду, на украшения. Мы поставлены были, конечно, в очень трудные условия. Нас удерживало то, что нам внушали, что вы не только зарабатываете деньги, но и выполняете интернациональный долг. С нами проводили всяческие политбеседы, убеждали нас, что надо потерпеть, что надо помочь нищему братскому народу.
А ангольцы не могли понять: почему при португальцах была еда, выпивка и одежда, а пришли советские — и не стало ничего. Не функционировал ни один магазин в городе.
Что мы могли купить — так это кофе. Уиже — кофейная провинция.
Болгары-учителя могли отправить на родину посылки — мешки с кофе, а мы не могли даже сто грамм отослать по почте. Болгары материально были обеспечены лучше всех специалистов. И режим более свободный был у них, они могли съездить в столицу, могли что-то купить, могли обменять что-то на что-то. А у нас было жестко — не было наличных денег, спасал только товарообмен; да и слежка друг за другом отравляла жизнь.
—
— Да. Мы ставили этот вопрос. Ответом было молчание. В то время вопросов не любили. Никто не разговаривал между собой на эту тему — все знали, на что шли. Наша военная миссия имела определенные суммы в кванзах, а гражданская — нет.
Как правило, 1–2 человека из группы на нашем военном вертолете прилетали в Луанду и покупали по безналичному расчету в магазине при посольстве на всю группу продукты по списку (каждый специалист заказывал). Все это вписывалось в карточку специалиста, а продукты рассчитывались на полтора-два месяца.
—
— Кто сколько хотел, но все экономили деньги. Хотелось от малярии спастись, с хиной тоник купить, который не так дешев (смеется). И надо было хлеба съесть, и консервов каких-то хотелось, и жвачку, и детям что-то хотелось послать или передать с кем-либо, кто уезжал.
И, конечно, живя в режиме жесточайшей экономии, все надеялись, что, когда вернутся, пойдут в «Березку» и «отоварятся». Сядут за руль нового автомобиля и… все остальное.
А когда приехали в Союз, мы не знали, сколько у нас на счетах. Во Внешторгбанк невозможно было попасть, чтобы узнать счет; я уже не помню, в каких единицах этот счет выставлялся. Мы могли купить телевизор и другую бытовую технику только за безналичный расчет.
Потом все это было переведено в Инкомбанк, который мог выдать нашу валюту, но с этим тоже были очень большие проблемы. И только спустя несколько лет эту валюту можно было снять со счета. В общем, эти годы сидели, как собака на сене. Вроде и богатый, и валюту заработал, а снять ее не мог (смеется).
—
— Нельзя, но военная миссия возила. Они отоваривались в посольском магазине. У них было много
