— Вы не считаете точку зрения наших вождей аргументами? — угрожающе спросил он.
Пыдрус остался непоколебим.
— Положения классиков марксизма-ленинизма нужно путем основательной аргументации сделать детям ясными и близкими. Молодежь надо учить самостоятельно думать.
Из-за Роогаса между ними снова возник ожесточенный спор. Хотя до этого их столкновения заканчивались более или менее нормально, было ясно, что Юрвен особо внимательно следит за его деятельностью. Пыдруса это не очень-то волновало. Гораздо больше он упрекал себя в том, что пока не сумел с должной основательностью вникнуть в содержание школьной работы. И все еще не уложил ни одного достойного упоминания камня в гигантское здание, которое он называл школой. Признаться себе в этом было больно. Потому-то Оскар Пыдрус и не смог бы ничего сказать о своей личной программе. Какую цену имеют звонкие слова, если они не подтверждены весомыми делами.
— И я бы не стыдился быть хорошим чиновником, — признался Пыдрус, — но, к сожалению, я им не являюсь. Кстати, вам не кажется, что слова «хороший» и «чиновник» не подходят друг к другу? Хороший чиновник или, скажем лучше, работник советского аппарата не довольствуется только прилежным разрешением текущих заданий. У него ясная перспектива, дальние цели, которых он хочет достичь и ради чего многое делает. А я бьюсь как рыба на берегу и постоянно забываю о своей личной программе.
К столу вернулся Виктор Хаавик.
— Тут не место для разговоров, которые вы ведете.
— Извини, товарищ Великая держава[12], но я с тобой не согласен, — возразил Паювийдик. — Где же еще говорить о политике, если не среди друзей, когда на столе есть и выпить и закусить? А то получается странно. На собраниях мы говорим о социализме и коммунизме, а как только за спиной захлопнется дверь красного уголка или агитпункта, так другие речи и другие интересы. Если мы о социализме будем говорить, только стоя на трибуне под лозунгами, а в остальное время станем думать лишь о копейке, бутылке водки или девчонке с пышными титьками, тогда мы новой жизни не увидим как своих ушей.
Пыдрус положил руку на плечо Паювийдика.
— Черт возьми, лихо у тебя язык подвешен! Дал бы бог нашим пропагандистам так говорить. И почему ты свою свечу под полой держишь?
«Что особенного увидел Пыдрус в болтовне Паювийдика?» — подумал Хаавик.
Лапетеус крутил рюмку между пальцами.
— На трибуне я и пикнуть не могу, — признался Паювийдик. — Меня подбили на это, и я разок попытался, так потом не смел людям в глаза глядеть. По официальной программе я сразу засыпаюсь. А вот так, во время выпивки, в обеденный перерыв, жуя кусок хлеба, или встретившись с приятелем на улице, в бане, за работой, — пожалуйста. Настоящий гвардеец, мысленно побывавший в Берлине, всегда думает о социализме. Он помнит о нем не только в государственные праздники или когда сочиняет передовую статью, нет, он ощущает его в своем сердце каждый день, каждый час. И мы должны носить социализм в себе, как носит женщина ребенка, и день изо дня шить для него пеленки, вязать чулочки, делать все другое, что нужно…
Паювийдик остановился и повернулся к Хаавику:
Все говорили о цели своей жизни. Теперь твоя очередь.
— У вас большие темы. Дайте мне сосредоточиться. Немного сконцентрироваться.
— Концентрируйся, мобилизуйся, организуйся, — подбадривал Паювийдик.
— Сейчас. Скажу коротко: я вижу смысл своего существования и деятельности в том, чтобы всем телом и душой помогать победному шествию коммунизма в стране моих отцов.
«Вот и шлепнулся», — подумал Пыдрус.
— Я летал пониже, — Паювийдик закурил новую папиросу. — Мое триединое пожелание было: солидная и высокооплачиваемая служба; просторная, комнаты на три-четыре, квартира или еще лучше — отдельный дом. Через каждые два или три года — новая жена, моложе и красивее прежней…
Хаавик не сразу понял, говорит ли Паювийдик правду или подтрунивает.
Пыдрус хохотал до слез.
Смеялся и Лапетеус. Смеялся, несмотря на то, что слова Паювийдика о высокооплачиваемой должности и женах помоложе и покрасивее касались и его.
Паювийдик с абсолютно серьезным видом наполнил рюмки.
— Знаете, товарищи, — лицо Хаавика покраснело. — О больших идеях не треплются. Я в этом не участник.
Пыдрус стал его успокаивать.
Лапетеус попытался перевести разговор на прошлое.
— Кто бы из нас тогда поверил, что мы когда-нибудь все вместе будем тут сидеть.
— Здесь не все сидят. Много хороших парней убито, — заметил Паювийдик.
— До конца развалины дома защищали только мы втроем, — произнес Хаавик. — Потому что и ты, — он бросил взгляд на Лапетеуса, — и Роогас были ранены.
— Да уж знаем, — отмахнулся Паювийдик. — Ты говорил об этом комбату и каждый год снова пишешь в газете…
— Хаавик опять ушел танцевать.
Они просидели в ресторане до закрытия.
Идя домой, Лапетеус размышлял, что будет хорошо если Роогас достойно справится со своими обязанностями. Чтобы никто не мог упрекнуть его, Лапетеуса, будто он ходатайствовал за неспособного и подозрительного человека. Потом он порадовался тому, что его отношения с Хельви стали естественнее, — вероятно, теперь это понимают и другие. И больше не обвиняют. И что созвать фронтовых друзей было умным поступком…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Оскар Пыдрус хотел навестить Андреса, но его не пустили. Сестра объяснила, что состояние директора Лапетеуса по-прежнему тяжелое. Врачи до сих пор не уверены в дальнейшем. Сестра не сказала Пыдрусу, что больной сам никого не хочет видеть. Она говорила только о том, что повреждения, полученные им, очень серьезны и пострадавший не должен утомляться. Работникам милиции и то разрешили пробыть у него всего двадцать минут. Даже если бы Реэт не просила сестру скрыть, что директор Лапетеус не желает принимать посетителей, сестра никому не стала бы об этом сообщать. Она сочувствовала Лапетеусу, который был образцовым больным. Он не сердился и не капризничал, ни на что не жаловался, хотя даже самые простые процедуры были для него мучительны, — он страдал от сильных приступов боли и постоянной нехватки кислорода. Ни на что не жалуясь, он позволял делать с собой все, что врачи считали нужным. Сестры не понимали, почему Лапетеус не принимает гостей. Обычно больные, которые находятся между жизнью и смертью, хотят видеть близких людей. А Лапетеус не принимает даже свою жену.
Реэт объяснила сестрам, что трагическое несчастье потрясло директора Лапетеуса до глубины души. Он расстроен и осуждает себя. А вообще-то он железный человек, с огромной силой воли, всегда помогавший своим друзьям и относившийся ко всем очень доброжелательно. Когда он преодолеет свою душевную травму, он сам позовет к себе товарищей. И тогда он поблагодарит всех, кто скрыл от чужих глаз минуты его слабости. Сестры поняли. Они относились с сочувствием к жене Лапетеуса, глаза которой были полны грусти и слез.
— Он действительно железный человек, — говорили сестры. — Мы причиняем ему боль, беспокоим и
