строгий следователь, на все вопросы которого я должна была отвечать, а я упрямая заключённая, невинно обвиняемая. В глубине души мы друг друга хорошо понимали. Я однажды сказала ему, что считаю его сердечным и доброжелательным человеком, который оказался на неприятной работе, и моё замечание его явно тронуло. Он же считал наши беседы содержательными, однажды даже сказал: «Хорошо бы встретиться после вашего освобождения. Нам будет о чём поговорить».
В этот раз во время следствия со мною ни разу не обошлись жестоко, хотя допросы были долгие и утомительные. Были, правда, и угрозы, и оскорбления, угрожали даже расстрелом, добавляя со своеобразным юмором: «А может, не расстреляем. Пуля всё же стоит четырнадцать копеек».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Пять с половиной лет заключения в Потьме
В 1950 году меня снова перевели, на этот раз в просторную камеру Бутырок, где я оказалась вместе с очень интеллигентными женщинами. Они встретили меня дружелюбно, от них я узнала, что в этой камере собирают женщин для отправки этапом в лагерь. В какой — они не знали.
Среди женщин была молодая финка по фамилии Мянтюля, она училась в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада. Арестовали её как финскую шпионку. Не знаю, в какой лагерь она попала. Была в камере украинка, врач Ольга Кочегуб. Её приговорили к двадцати пяти годам заключения как украинскую националистку. С ней я провела около шести лет в одном лагере.
В камере мы пробыли всего несколько дней, потом нас перевели в бывшую тюремную церковь. Переменам мы были рады, хотя в церкви пришлось спать на полу. Лето было тёплое, и нам разрешалось гулять по церковному саду. Но жизнь такая продолжалась недолго. В середине августа нас затолкали в закрытый фургон и повезли по Москве. Остановились у вокзала, нас посадили в столыпинский вагон. И снова начался путь в неизвестность.
Неужели опять окажусь в лагере у Полярного круга, там, где я уже провела восемь лет? Но мрачные мысли развеялись, когда на маленькой станции Потьма наш вагон отцепили от состава и нам объявили, что мы — в четырёхстах километрах от Москвы, у железнодорожной ветки на Казань. Был солнечный летний день. Станция находилась посреди густой дубовой рощи. Через рощу к лагерю шла узкоколейка. Нас повезли по ней в тесном, тёмном вагоне. Поезд остановился перед воротами тринадцатой зоны. Придерживая волкодавов за поводки, охранники открыли ворота. Мы прибыли в лагерь Потьма, где, по рассказам, были чрезвычайно строгие порядки.
Нас всех сперва поместили в одном бараке, вдоль стен которого тянулись недавно сколоченные двухэтажные нары. Скоро мы с ужасом обнаружили в щелях между досками пола тучи клопов. Мы вызвали коменданта зоны. Он сердито заявил, что прежние обитатели барака были людьми необразованными, всё пели песни и молились, клопы их нисколько не беспокоили. Комендант всё же разрешил нам оторвать доски пола и облить их крепким раствором щёлока и горячей воды. Скоро клопы исчезли.
Оглядевшись, я с радостью поняла, что люди вокруг меня неплохие. Не в пример Воркуте, где мужчины и женщины жили в одной зоне и уголовников не отделяли от политических, все обитатели нашей зоны были политическими заключёнными и все — женщины. Большинство — жёны врагов народа, арестованные за то, что не донесли властям на своих мужей. Мужья их сидели или были казнены, детей отобрали, где они, никто из женщин не знал. В зоне было много украинок, эстонок, латышек, литовок и женщин из многих стран Европы.
Лишь после прибытия в Потьму я получила официальное извещение о том, что осуждена за «контрреволюционную деятельность» к пятнадцати годам лагерей. Во второй раз меня приговорили без всякого суда, я даже не видела обвинительного заключения. Ни я, ни многие другие не знали, каким судом разбирали наши дела. «Суды», занимавшиеся делами такого рода, назывались в народе «тройками».
Надо признать, что Потьма имела некоторые преимущества перед Воркутой. Климат здесь намного легче, бараки и еда были лучше. Правда, порядки более строгие. Каждый вновь прибывший заключённый расписывался в том, что он заслуживает расстрела за каждое, даже небольшое нарушение режима лагеря. Распоряжение выполнялось неукоснительно, о расстрелах сообщало лагерное радио.
Я не работала — таков был спецприказ Москвы. Это принесло мне значительное облегчение — женщины работали в поле до изнурения.
В Потьме было тридцать шесть зон. Трудно определить общее число заключённых, их были тысячи. Я побывала в трёх разных зонах, поэтому имела представление о размерах лагеря. Он, кажется, был построен в 1904—1905 годах, в разгар русско-японской войны, позже его расширили, и во время первой мировой войны в нём содержали военнопленных.
В первые же дни в Потьме со мной случилось странное происшествие. Мне передали, что из-за забора кто-то спрашивал обо мне. Странно было, что известие о моём появлении в лагере так быстро распространилось, ведь через забор переговариваться было строжайше запрещено. Я подошла к щели в заборе, и тихий голос спросил:
— Вы Куусинен?
— Да, — ответила я.
— Вы Хертта Куусинен?
— Нет, Айно.
— А Хертта тоже здесь, в лагере?
— Нет, она, скорее всего в Финляндии.
— Когда я узнала, что в зону прибыла Куусинен, я пришла сюда, чтобы её убить. Чуть вас не убила.
— Меня-то за что? — ответила я, усмехнувшись. — Я не сделала ничего плохого.
— Нет, вас я убивать не буду. Но когда отсюда выйду, Хертту прикончу. Обязательно её найду и убью. Это она виновата, что я здесь.
Позже, когда мы оказались в одной зоне, моя новая знакомая — Катя — рассказала свою историю. Эта милая ленинградка хорошо говорила по-фински, правда с акцентом. Когда во время второй мировой войны финские войска вошли на советскую территорию, Катю взяли в плен. Её отвезли в лагерь, но скоро освободили и разрешили устроиться на работу.
В каком-то маленьком городке на берегу Ботнического залива она стала работать официанткой в финском офицерском клубе. Скоро вышла замуж за военного. Когда муж демобилизовался, они переехали в семейную усадьбу, к его матери. После перемирия советское правительство потребовало, чтобы все советские граждане были возвращены в Россию. Катя оказалась в тюрьме на Катаянокка в Хельсинки в ожидании перевозки на родину.
Возвращающимся на родину в одно воскресное утро объявили, что Хертта Куусинен приглашает их на кофе. Их отвели в просторную комнату, где был накрыт стол. Хертта произнесла речь, в которой обещала, что на родине их ждёт прекрасная жизнь, советское правительство окружит всех вернувшихся заботой. Когда кто-то крикнул, что это неправда, что всех арестуют, Хертта резко его оборвала, сказав, что всё это буржуазная пропаганда.
Но предсказание полностью сбылось. Как только поезд пересёк границу, возвращающимся объявили, что их ждёт пять лет исправительных лагерей! Я заметила Кате, что вины Хертты в этом нет, но Катя сказала, что ей лучше знать. И что она ещё отомстит Хертте Куусинен.
Особым гонениям в Потьме подвергались верующие. Я своими глазами видела, как в лагере соблюдали свободу вероисповедания, гарантированную Конституцией СССР. Несколько примеров.
Когда я жила в четырнадцатой зоне, там выстроили барак из толстых брёвен. Под самой крышей прорубили маленькое, забранное решёткой окошко. В барак загнали верующих русских женщин. Они отказывались работать в поле, громко молились и пели. В лагере их прозвали монашками. Монашкам запрещено было появляться в общей столовой. Еду им носили в барак. Вооружённый охранник водил их два раза в день оправляться.
Иногда появлялся с плёткой комендант, и из барака доносились стоны и крики. Обычно монашек били по голому телу, но ничего не добивались — они продолжали молиться и соблюдать пост. Монашки
