на перевернутой карточке, лежавшей между нами на столе.
— Вот она — трагедия, втиснутая в рамки сонета, — изрек сэр Генри. — Всего двадцать три стихотворения, а уже кризис…
Коньяк обжег мне горло.
— Что вы сказали?
— Про кризис жанра?
— Нет. Про число.
— Двадцать три. Вот. — Он протянул книгу. Я взяла ее трясущимися руками, чувствуя, как меня то бросает в холод, то обдает жаром.
— Дело не в строках, — медленно проговорила я, — как бы чудны они ни были. Дело в цифрах. В номерах сонетов.
— Шестнадцатом и двадцать третьем?
Я глубоко вздохнула.
— Видите ее подпись — здесь, внизу? — Я перевернула перед ним карточку вверх ногами и указала на постскриптум. Он нахмурился, вслед за мной увидев незамеченное ранее: неразборчивые каракули, которые мы поначалу определили как «p» и «s», превратились во вполне явственные «а» и «d».
— A.D., — прочитал сэр Генри вслух. — Anno Domini. «От Рождества Христова». Только я все еще не понимаю, куда это нас выводит.
— В прошлое, — кратко ответила я. — Представьте числа в виде даты.
— Тысяча шестьсот двадцать третий… И что? Мы попадаем в шестой… нет, седьмой год после смерти Шекспира. Мы ведь еще о нем говорим?
— О его magnum opus яковианской эпохи, — кивнула я. — Наиважнейшем труде. Книге книг, содержащей все прочие. Датированной тысяча шестьсот двадцать третьим.
— Бог мой! — воскликнул сэр Генри. — Первое фолио!
8
Мы посмотрели друг на друга. Так называлось первое собрание сочинений Шекспира, опубликованное после его смерти старыми друзьями и актерам и соратниками. Для них оно было ценнее мраморных монументов, хотя стоило многих денег, трудов и времени. Наконец из-под типографского пресса вышло прекрасное творение, дерзнувшее возвысить автора из пошлости и дурновкусия лицедейства до вечных поэтических истин. А для врагов Шекспира — тех, что всю жизнь обращались с ним как с выскочкой, недостойным подбирать крохи с их стола, — оно было ответной пощечиной.
— Согласен, как мотив и повод к убийству годится, — ответил сэр Генри. — Фолио — одна из ценнейших и обожаемых книг во всем мире. Ты в курсе, что один старый, потрепанный, покоробившийся экземпляр недавно пошел с молотка за сто шестьдесят тысяч фунтов? — Он озадаченно покачал головой. — Когда «Сотби» выставил на аукцион хорошо сохранившийся подлинник, тот ушел за пять миллионов долларов. Сэр Пол Гетти хвалился, что потратил на свой шесть. Только подумай: книга, которая стоит в десять раз больше, чем лондонский особняк. Без обид, Кэт, но если Роз нашла первое фолио, почему она сразу не побежала в «Сотби» или «Кристи» и не обменяла книгу на тихую жизнь где-нибудь в Провансе? Зачем ей понадобилось идти к тебе?
— Не знаю, — ответила я, пробираясь сквозь нагромождение мыслей. — Вдруг она отыскала не новый том, а что-то внутри его, между строк? Хотела со мной посоветоваться.
— Посоветоваться? С тобой?
Не будь речь о Роз, можно было бы оскорбиться. Она славилась поистине энциклопедическими познаниями в том, как пьесы и поэмы Шекспира прокладывали себе путь во времени и пространстве, как его строфы проникали в речь конгрессменов США, вдохновляли русских композиторов и даже демагогов- нацистов. Благодаря Роз мир узнал, что Шекспир одинаково прижился как на подмостках театра кабуки, так и у костров африканских кочевников. Ее последняя книга — для которой и я поначалу собирала материал — живописала шекспиропоклонничество на Диком Западе, среди полуграмотных ковбоев и старателей, шлюх и даже индейцев. С ее мнением считались ученые, искусствоведы, театральные компании всего света.
А она искала меня.
«Мне нужна помощь, Кэт, — сказала Роз. — Твоя помощь». Как и в прошлый раз, я находила только одно объяснение, и выражалось оно длинным словом «диссертация». Свою я так и не закончила, но всю исследовательскую часть успела подготовить. Взяла за образец работу Роз, только в отличие от нее вылавливала из прошлого более неприглядные факты.
— Оккультный Шекспир. То есть потаенный, а не колдовской, — добавила я, по привычке предваряя возмущение. — Вот единственная область, в которой я разбираюсь глубже Роз. Долгая и путаная история попыток разглядеть в его работах запретные истины. Предполагается, что большая их часть сокрыта в первом фолио.
Сэр Генри оторопело воззрился на меня:
— «Запретные истины»?
— Исторические пророчества или еще что — на ваш вкус. — Я вяло улыбнулась. — Те, кто верит в Шекспира-пророка, почитают первое фолио как «Центурии» Нострадамуса: там и предвидение фашизма, и полетов на Луну, и точная дата конца света, и состав меню на следующий вторник. «Историки», наоборот, раскапывают подробности забытого романа между королевой Елизаветой и графом Лестером…
— Тоже мне тайна, — фыркнул сэр Генри. — Да об этой интрижке в Голливуде уже снято-переснято. Что ни десять лет — то новая версия.
— Верно. Только речь не о романе, а о браке с рождением законного наследника, которого отдали на усыновление, как короля Артура. Ему точно также пророчили восхождение на трон.
Сэр Генри сначала подозрительно хмыкнул, а потом с раздражением спросил:
— И как, интересно, худородному актеру из Уорикшира удалось добыть подобные сведения?
Из-за угла налетел ветер, загрохотал балконной дверью, раздул огонь в камине. Я отхлебнула коньяка, подождала, пока тот стечет в горло, но мера не помогла — отвечать пришлось шепотом:
— Он и был наследником.
На миг повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев. Потом сэр Генри расхохотался.
— Ты, надеюсь, не веришь в подобную чушь, — выговорил он, давясь смехом и подливая мне в бокал. Я улыбнулась:
— Нет. И Роз не верила. Мы с ней любили повеселиться, вспоминая эти истории, хотя была в них и пара трагичных моментов. — Я встала и подошла к очагу. — Сомневаюсь, что она погналась за легендой, не имея на то веских причин и научных доводов. Хотя какая разница, легенда то или правда? Роз убили — и, возможно, ради этого открытия.
— Или ради того, чтобы не дать ему всплыть.
Я со стуком поставила бокал на каминную полку и обернулась:
— Знать бы, что она нашла. И где…
В мире сохранилось около двухсот тридцати экземпляров первого фолио. Даже зная, о каком из них идет речь, или доказав, что все они одинаковы, потребуется уйма времени — книга немаленькая. Главное, что искать?
Сэр Генри согнулся над карточкой.
— Выслушай, — произнес он, проводя по губам длинным изящным пальцем. — Она выбрала строфы из шестнадцатого и двадцать третьего сонетов, чтобы составить дату. Однако в каждом сонете по четырнадцать строк. Зачем выбирать именно эти? — Он постучал по карточке.
Я подошла, чтобы взглянуть, куда он указал.
«Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай…»
От озарения меня бросило в жар.
— Значит, она написала о своих книгах! Не шекспировских. Блестяще, сэр Генри.
