Сталинграда мы не один раз читали во фронтовой и армейской газетах. С ним пришли Иван Королев и Василий Серогодский.
Заика пояснил им, по какому поводу мы смеялись, Баранов, тоже впервые слышавший об этом, в свою очередь улыбнулся:
— Да, настоящая сатира! — согласился он и, заметив, что мы поторапливались приводить себя в порядок к предстоящей встрече с командиром, предупредил:
— Сегодня Шестаков не сможет вас принять, у него много неотложных дел. Так что знакомьтесь пока с людьми, обстановкой, осматривайтесь, привыкайте…
У нас сразу спала напряженность: все-таки легче представляться командиру после того, как более- менее освоишься в новом полку.
Так мы все рассуждали, только я со своими расчетами, как говорят в таких случаях, попал впросак. Мы быстро сдружились с летчиком Женей Дранищевым. С утра следующего дня он вызвался быть моим экскурсоводом по городку. По дороге он кое-что поведал о населявших эти места калмыках, их обычаях. А когда проходили мимо одной приземистой хатки с цветастыми занавесками на окнах, сказал:
— А вот тут живут Шестаков и Верховец.
И только он это сказал — открывается потрескавшаяся, давно не видавшая краски дверь, и на пороге появляется стройный, подтянутый, аккуратно выбритый, с Золотой Звездой на груди майор.
— Шестаков! — успел шепнуть мне Дранищев.
Я опешил от столь неожиданной встречи. У меня по спине поползли мурашки. И было отчего — по сравнению с командиром я выглядел прямо-таки жалко: давно не стиранное, обносившееся обмундирование, стоптанные сапоги да к тому же, не ожидая такого сюрприза, я шел с расстегнутым воротом, держа в руке потертую, видавшую виды фуражку.
Майор осмотрел нас пристальным, строгим взглядом серо-голубых глаз.
— Подойдите ко мне! — приказал он властным голосом.
Не в силах выпрямиться, втянув голову в плечи, мы сделали несколько шагов вперед, остановились.
— Здравия желаем, товарищ майор!
Не ответив на приветствие, Шестаков жестко спросил Дранищева:
— Утренний променаж совершаете? Моцион, так сказать. А почему воротники расстегнуты?
Мы суетливо застегнулись.
— Виноваты, товарищ майор, жарковато, — извиняющимся тоном произнес Дранищев.
— А почему вы за двоих расписываетесь? Сначала позволяете себе разболтанность, новичку подаете плохой пример, а потом и себя, и его выгораживаете?
Тут уж и я подал голос.
— Товарищ майор, я виноват, больше такого не повторится.
— А с кем имею честь говорить? — язвительно спросил Шестаков, давая понять, что прежде чем оправдываться, я должен был представиться.
— Извините, товарищ майор, старший сержант Лавриненков…
— Из четвертого полка?
— Так точно!
— У вас что ж, все там такие?
— Никак нет, товарищ майор!
— Сколько сбитых? — вдруг спросил Шестаков.
— Девять, товарищ майор.
— Какие? — с интересом спросил Шестаков.
— Большинство — «мессершмитты».
— М-да-а, — протянул он неопределенно, потом снова взялся за меня:
— Столько сбитых — и такой внешний вид. Как это понимать?
— Нам не давали нового обмундирования.
— Никому не давали. Но вы посмотрите на Дранищева, других летчиков — все выстирано, подштопано, выглажено. А что с вашей курткой, почему такая короткая и пуговиц нет?
— Обгорела. В бою, товарищ майор…
— Так. Сколько вас прибыло?
— Трое: Амет-хан Султан, Борисов и я.
— Что это еще за Султан?
— Татарин, из Алупки.
— Значит, горячих кровей?
— Еще каких горячих! Награжден орденами Ленина, Красного Знамени.
— Хорошо. А Борисов?
— Не уступит Амет-хану…
Шестаков помолчал, прикидывая что-то, потом тоном приказа сказал:
— Привести себя в порядок и всем троим явиться ко мне после обеда.
— Слушаюсь! — четко отрубил я, еще не веря, что все обошлось, и бегом бросился к своим, забыв об «экскурсии».
До обеда мы крутились как белки в колесе. Стирали, гладили, чистили. Амет-хан даже пожертвовал своей роскошной черной шевелюрой: Дранищев сказал, что Шестаков терпеть не может «лохматиков».
Предстали мы перед командиром как огурчики.
— Вот теперь видно, что вы из 9-го гвардейского полка. Такими должны быть везде и всюду. Ясно?
— Ясно! — в один голос ответили мы.
После этого начался детальный разговор с каждым в отдельности.
И мы открывали для себя Шестакова совсем с другой стороны. Он вникал во все стороны нашей службы и боевой работы в 4-м полку. На чем летали, где воевали, какие приемы использовали, сколько боев провели…
Особенно заинтересовало его то, что я в начале войны служил в полку ПВО в районе Сталинграда, хорошо знаю здесь местность, все аэродромы.
Когда все чисто профессиональные вопросы были выяснены, речь зашла о том, кто откуда, где учились, росли, где сейчас родители, семьи. Все коротко записывал себе в тетрадь.
Прежде чем отпустить меня, быстро пробежал свои записи.
— Еще один вопрос: вы инструктором были в своем же училище или вас в другое направили?
— Сначала в своем, Чугуевском, оставили, а потом перебросили в Черниговское…
— Понятно. Что ж, опыт инструкторской и боевой работы, знание района Сталинграда — все это очень и очень кстати. Вы летали на Як-1? Мы их скоро получим, будем переучиваться. Поможете нашим летчикам.
— С большой радостью…
Все трое ушли от Шестакова с одним мнением: сильный, цепкий человек. Такой все делает прочно, надежно. Мы попали в крепкие руки.
— Трудновато все же придется, — признался Амет-хан, любивший «свободный образ» жизни.
— Ничего не поделаешь, Аметка, придется тебе несколько поступиться своими султанскими привычками, — подначил его Борисов.
Никогда не обижавшийся на подобные шутки Амет-хан в свою очередь «отбрил» Борисова:
— Тебе, Ваня, конечно, легче: отказываться не от чего…
Мы уже собрались было уходить, когда перед нами появился ладно скроенный, энергичный комиссар полка.
— А, старые знакомые! — широко улыбнулся, крепко пожал нам руки. — Прошу, прошу теперь ко мне.
Мы думали, что после разговора с Шестаковым нас уже и спрашивать не о чем — все перебрано. Но глубоко ошиблись. Николай Андреевич с удовольствием вспомнил день, проведенный в нашем полку, проводы его к своим. Это нам очень понравилось — ведь пока еще помимо нашей воли мы жили тем, 4-м
