Я стиснула зубы. Оливье и наш преподаватель Антуан подошли и стали рассматривать мою мазню с величайшим вниманием. Остальные тоже побросали кисти, мелки, уголь и придвинулись ближе.
– Оливье прав, – кивнул Антуан. – Вот тут и тут, – он ткнул пальцем в холст, – картина перегружена деталями. И с цветом я бы посоветовал поработать. У вас интересные картины, Алиса, но чрезмерно мрачные. Хотя надо отдать должное, вы невероятно терпеливы. Вы так кропотливо выписываете мельчайшие детали… Интересный пейзаж. Этот дом… Вы выдумали его?
Я кивнула, стараясь не вдаваться в подробности, но помрачнела и ушла с занятия раньше, чем обычно, на сразу обратив внимание, что Оливье увязался за мной. Он долго шагал, сопя в затылок, а потом робко взял меня за руку.
– Алиса, ты обиделась?
Я покачала головой.
– Тогда расстроилась? А почему?
Я не ответила, натянуто улыбалась, надеясь, что он отстанет. Но Оливье оказался настойчивым и даже уговорил пойти с ним в кафе. Он взахлеб рассказывал о своей жизни, тараторя так быстро, что я почти не понимала его, и оттого смеялась, просила повторить. Он повторял и тоже смеялся, непонятно почему.
Оливье был моложе меня на три года. По сравнению с ним я сама себе казалась старой черепахой, просидевшей в болоте триста лет. Его беззаботность помогала справляться с мрачными мыслями, то и дело посещавшими меня по вечерам. Теперь на занятия я ходила с удовольствием, с большим рвением учила язык и охотно принимала участие во всевозможных развлечениях. И только недописанную картину, на которой было изображено мое похороненное прошлое, я задвинула в угол и никогда уже к ней не возвращалась.
Я согласилась подвезти Оливье до Парижа, хотя, признаться, его нытье раздражало до зуда в ладонях. Сегодняшний день хотелось провести без нервотрепки, тем более, что меня ждали приятные люди, для которых и я, и мой пес всегда были желанными гостями.
Оливье пришлось устроиться на заднем сидении моего старенького «Рено». Бакс взгромоздился на переднее и, как всегда, высунул морду в окно, стоило нам тронуться с места. Ветер раздувал его уши. Пес щурился, получая удовольствие от поездки, и совершенно не обращал внимания на надутого Оливье, тщетно пытающегося завести непринужденный разговор.
– Не понимаю, почему тебя так тянет к этим напыщенным снобам, – сказал Оливье. – Ведешь себя как семидесятилетняя старуха… Поляки все такие?
Я не ответила, раздраженно подумав, что надо высадить его где-нибудь поближе к метро, а дальше пусть добирается до своей студии как знает. И если до сего момента в глубине души шевелились отголоски совести (бедный парень, ради встречи со мной приехал в пригород!), то сейчас меня переполняло желание остаться одной.
Напыщенные снобы – это, конечно, Кристоф и Анна. С Кристофом я познакомилась на собачей выставке в Ле Бурже. На тот момент я уже сама готова была выть в четырех стенах, и когда узнала о выставке, решила поехать. И, хотя я прекрасно знала о родословной Бакса, насчитывающей куда больше знатных родичей, чем у иного аристократа, заявлять его как чистокровного пса по понятным причинам было невозможно. Не то, чтобы я боялась, но собачьи принцы – такая же редкость, как отпрыски людских королевских династий. А у Бакса его родовое имя было настолько вычурным и длинным, что я его в свое время не могла даже запомнить. Потому на выставке я даже не пыталась зарегистрировать пса, учитывая и отсутствие клейма, и подлинного ветеринарного паспорта. Бакс не возражал. Ему, насидевшемуся взаперти, такое обилие псов и людей казалось невероятно интересным. Поначалу он растерялся и нервно трясся, но потом с любопытством оглядывался по сторонам.
Я смотрела на выставленных собак, чувствуя, как с души медленно сползает тоска, давившая каменной жабой. Такого разнообразия пород я не видела еще никогда, хотя регулярно ходила на выставки. Сюда, в парижский пригород, съехались сотни собаководов со всего света. Пару раз я даже слышала речи соотечественников, но не подала виду, на всякий случай отойдя подальше.
Ближе к вечеру, когда я кидала Баксу тарелочку, ко мне подошел почтенный седовласый мужчина в голубеньком свитерке с синими и белыми ромбиками, джинсах и светло-коричневых мокасинах, которые, на мой неискушенный взгляд стоили не меньше двух сотен евро.
– Это ваша собака, мадемуазель? – вежливо спросил он. Вопрос был довольно глупым, если учесть, что Бакс ловил тарелочку в воздухе и приносил мне, а не кому бы то ни было.
– Да, месье, – вежливо ответила я. – Это моя собака.
– Вы не француженка? У вас восточно-славянский акцент, – сказал мужчина.
– Да, месье, я полячка.
Мужчина как-то странно повел носом и недоверчиво прищурился, словно не поверил моим словам, а потом улыбнулся.
– Отличный пес. Поверьте мне, я говорю как специалист. У него шикарные предки.
– Ну, что вы, – потупилась я. – Я купила его в обычном питомнике за бесценок.
– Вы лукавите, мадемуазель. Мне достаточно кинуть взгляд на пса, чтобы определить чистоту его кровей. Впрочем, я не настаиваю. Вероятно, вы сами не в курсе, каким сокровищем владеете…
Наш разговор прервал фотограф. Он подбежал в тот момент, когда мужчина с нежностью потрепал Бакса по голове, а тот, одуревший от бега и людей, даже не попытался воспротивиться, застыв с тарелкой в зубах. Фотограф прощебетал просьбу улыбнуться, сделал несколько снимков. Мужчина вежливо ждал, пока тот, раскланявшись, не сунет мне в руку визитку, а потом иронично посмотрел прямо мне в глаза.
– Вас не удивляет внимание прессы? Особенно учитывая, с кем рядом вы оказались?
– Почему я должна удивляться?
– Ах да, – спохватился тот, – вы же иностранка. Обычно здесь все стремятся поближе сойтись со мной. Разрешите представиться, Кристоф Альбер…
Так я познакомилась с Кристофом, заводчиком чистокровных ротвейлеров. Произнося свое имя, он все-таки выжидающе смотрел на меня, но я не отреагировала, поскольку не имела никакого представления, кто передо мной.
Вообще, имя Кристофа следовало произносить как д’Альбер. Он был потомком одного из самых благородных династий Франции, состоя в родстве даже с незабвенной графиней де Шеврез, воспетой в «Трех мушкетерах». На знатную пра-прабабку я отреагировала спокойно, вежливо сообщив, что знакома с ней лишь по творчеству великого француза.
– Мадемуазель, неужели в Польше читают Дюма? – восхитился Кристоф. – Мне казалось, что современная молодежь предпочитает комиксы и кино.
– Молодежь бывает разной, – уклончиво ответила я.
– Хотите посмотреть моих собак? – предложил он. Делать особо было нечего, и хотя я очень устала, предпочла принять приглашение, оказавшись в резиденции, расположенной недалеко от Парижа.
Фамильное гнездо французских аристократов содержалось в образцовом порядке. Кристоф пояснил, что замок является достопримечательностью, и определенный доход он и его семья получают от туристов, но большую часть капитала он сколотил на средствах массовой информации. Кристофу принадлежали четыре газеты, два телеканала и радиостанция. Кроме прочего, семья д‘Альберов владела фабриками, мануфактурами и модными магазинами, за которыми надзирала супруга Кристофа – Анна.
Представляясь Анне, я вовремя вспомнила, что теперь меня зовут Алиса Буковская, я – вдова, и приехала из польского города Лодзь, где прожила всю жизнь. Не знаю, поверили ли мне д‘Альберы, но после легкого ужина Анна радушно предложила приезжать еще, и непременно привозить с собой Бакса. Я пообещала, подумав, что больше никогда не увижусь с семейкой аристократов. А спустя пару дней Кристоф заехал за мной, предложив пообедать у них дома.
Визиты учащались, и вскоре я уже не могла помыслить жизни без этой радушной семьи. И только Оливье, знавшему о моих новых друзьях, не нравилось, с кем я провожу свободное время.
Я въезжала на Лионскую улицу, где находилась городская квартира д‘Альберов, когда оглушив сиреной, вспыхивая истерическими синими всполохами, мимо меня промчалась карета «скорой помощи». Пропустив ее, я автоматически нажала на газ, ощутив непонятную тревогу.
На перекрестке улицы Пикпюс и бульвара Рейи пришлось остановиться. На дороге рассыпались
