Ласковые псы ада

знают рыцарей Ордена в лицо и знают, что мы до невозможности назойливы. Функционеры Народа вышли бы со мной на контакт, чтобы убедить в полной законности своих операций, и спокойно бы меня отпустили.

Этого не произошло, и причин тому может быть две. Либо то, что происходит в доме, слишком грязно, чтобы Народ принял на себя ответственность, либо Народ тут вообще ни при чем. Второй вариант намного опаснее. Адепты из Народа, при всех своих отвратительных качествах, подчиняются строгим правилам и в целом законопослушны. По крайней мере сейчас. Они бы не позволили себе напасть на рыцаря Ордена, зная, что последствия будут публичны и болезненны. А вот навигатор-одиночка, вооруженный вампиром, такими соображениями не связан.

Мысли Рафаэля шли в ту же сторону.

— Этому навигатору нужно заставить тебя замолчать, пока ты не оставила бумажного следа, уничтожить который ему будет не под силу. Так что сегодня, быть может, к тебе заявится толпа кровососущих гостей на угощение. И мы поэтому едем к тебе, берем все, что тебе нужно, и оттуда ко мне. Меня он видел только в облике буды.

— Полностью исключено.

Рафаэль дернул носом:

— Ты так боишься оставаться у меня, что пусть тебя лучше пара вампиров разорвет в клочья?

— Я тебя не боюсь.

Губы у него растянулись, показав в леденящей улыбке такие зубы, которые коровью бедренную кость перекусывают как зубочистку:

— Я обязуюсь не распускать руки, язык и прочие части тела. Оставаясь дома, ты рискуешь жизнью. Сейчас поздно, и мы с тобой оба слишком вымотаны, чтобы сегодня лезть в логово Народа. Чем ты рискуешь, поехав ко мне?

— Невыносимой мигренью от твоего общества.

Как я ни пыталась, а дефекта в его рассуждениях найти не могла. Очень логично и разумно. И мне хотелось посмотреть, как он живет. Просто чесалось от любопытства.

— Поделюсь с тобой аспирином, — пообещал он.

— И больше ничем. Я серьезно, Рафаэль. Тронь любую часть моего тела любой частью своего без разрешения — и я всажу в тебя пулю.

— Понял.

Почти десять минут заклинаний ушло у меня на запуск джипа. На нем, кроме бензинового двигателя, есть еще один, работающий на заряженной воде, и джип в периоды магии развивает до сорока миль в час, что само по себе для магических приборов — достижение выдающееся. К сожалению, он страдает болезнью, поражающей все работающие на магии экипажи: создает шум. Это не обычный механический звук работающего двигателя. Нет, он ворчит, кашляет, ревет и громоподобно рыгает в попытке достичь звукового превосходства, и потому любой разговор приходится вести на уровне крика. Я молчала, Рафаэль дремал. Когда усталому оборотню хочется отдохнуть — можете рядом из пушек стрелять. Флаг вам в руки.

Через несколько минут мы подъехали к моему дому. Рафаэль поднялся за мной по лестнице, освещенной бледно-голубым сиянием волшебных фонарей, и небрежной походкой вошел в мою гостиную. Я открыла боковую дверь в одну из двух спален, которую я использую как кладовую, и услышала, как Рафаэль втянул ноздрями воздух.

Посмотрел вверх, я увидела вещь. Он ее оставил в гостиной, но я натыкалась на нее то и дело и потому наконец переместила ее сюда, в угол у зарешеченного окна. Шестифутовая металлическая штука, похожая на люстру, сделанная из тонкой медной проволоки, вещь висела от пола до потолка, медленно вращаясь. Из нее торчали проволочные ветки, на которых поблескивали небольшие стеклянные коробочки, подвешенные на золотых цепочках. В коробочках лежали трусики из кожаных ремешков.

— Ты ее сохранила, — сказал он тихо.

Я пожала плечами. Просто не учла, как это может на него подействовать. Просчет с моей стороны.

— Это удобнее, чем искать трусы в ящике.

У него глаза полезли на лоб:

— И на тебе сейчас такие?

— Мои трусы — не твое дело! — отрезала я. — Еще один подобный вопрос, и я остаюсь дома.

Он промолчал.

Я достала синюю дорожную сумку и стала обходить спальню, собирая вещи. Дорожный набор: зубная щетка, зубная паста, расческа, дезодорант. Арбалетные болты в связках, наконечники для безопасности увязаны в мягкую шерсть и уложены в коробки. «Снайпер-4», отличный легкий арбалет. Открыв комод, я достала несколько коробок патронов, с серебряной головкой.

— Ты единственная женщина, которая в комоде хранит патроны.

— У меня эта комната служит кладовой.

— В другом комоде у тебя тоже есть патроны.

Это было неизбежно. Он мужчина, он буда, и он был в моей квартире. Для него было невозможно не проверить содержимое моего комода. Ну, зато он хотя бы не написал большими красными буквами «ЗДЕСЬ БЫЛ РАФИК».

— Люблю быть готовой. Не хочется мне проснуться, разрядить пистолет в какого-то психа-оборотня, забравшегося ко мне в дом, а потом бегать и искать, где еще патроны, если с первой обоймы его уложить не удалось.

Рафаэль поежился.

Знал бы он, что про вещь я соврала, он бы не ежился, а улыбался от уха до уха. Не знаю, почему я ее сохранила. Разве что потому, что у него на сборку ее ушли часы, и потому что надо было быть почти богом ниндзя, чтобы ускользнуть от жесткой охраны Полуночных игр и ее поставить. Все это он сделал ради меня, и выбросить вещь я после этого не могла.

Наполнив сумку оружием разрушения, я вышла к себе в спальню и захлопнула дверь у него перед носом, когда он хотел войти следом. Нечего ему смотреть, как я сменное белье буду паковать.

Уложив смену одежды, я остановилась. Потому что грязная я была неимоверно. И душ надо принимать либо здесь, где у меня свой шампунь и свое мыло, либо у Рафаэля. Взяв смену одежды и пистолет, я вышла из спальни.

— Я сейчас пойду в душ. Близко к ванной не подходи.

— Окей.

Я вошла в ванную, задвинула задвижку и услышала, как Рафаэль прислонился к стенке.

— А я ведь видел тебя голой, — сказал он. — Дважды.

— При смерти, это не считается, — возразила я, раздеваясь и пытаясь не вспоминать, как Рафаэль меня крепко обнимал и нашептывал что-то ободряющее, пока Дулитл вырезал из меня серебро. Некоторые воспоминания бывают слишком опасны.

Выйдя из ванной чистая, одетая и пахнущая кокосом (с едва заметной примесью дохлой кошки), я увидела, что Рафаэль рассматривает фотографию у меня на полке. Я еще совсем маленькая и низенькая стою рядом с мамой — миниатюрной блондинкой.

— Тебе здесь восемь? — спросил он.

— Одиннадцать. Я всегда была маленькой для своего возраста. И слабее всех. — Я осторожно тронула фотографию. — В природе щенки гиены рождаются зрячие и с зубами, и сразу начинают бой. Самая сильная самка пытается убить своих сестер. Иногда девочки послабее до того запуганы, что боятся сосать и умирают от голода. Взрослые пытаются этому помешать, но щенки выкапывают норы, куда взрослым не пролезть, и там дерутся до смерти.

— Буды нор не роют, — тихо сказал он.

— Ты прав. И прятать свои битвы от взрослых им тоже не нужно.

Они просто бьют тебя смертным боем на глазах у всех. На глазах у твоей матери, которая не может тебя защитить.