кредитоспособность.
А несколько секунд спустя из-за кулис вертепа, из 'номеров', предназначенных для серьезных, желающих хорошо и интимно отдохнуть посетителей, послышался неразборчивый шум, чьи-то невнятные вскрики и топот босых ног. В зал, в чем мать родила, выскочила девка, совсем юная, может, чуток постарше Махи, худышка почти без груди, с узкими, еще мальчишескими бедрами, но уже на загляденье красивыми круглыми ягодичками, злая, взлохмаченная и с ошалевшими глазами. Она успела только буркнуть на выдохе: Во-о-о…', схватила со стойки для кого-то из посетителей приготовленный пластиковый стаканчик со спиртным и вылила его в себя одним глотком.
— Не, ну, я это… все понимаю, есть любители, — чуть отдышавшись от ободравшей глотку дрянной водки, выговорила, оправдывая свое поведение подскочившей товарке, голенькая девка. — Кому-то и говно месить нравится, ну, ладно… вот только зачем без предупреждения, да еще и на сухую… и ржет, издевается, знает ведь, верняк, как от его болтометра больно… а у самого… отрастил… тоже мне… что б я еще раз… и где все эти… и откуда у них…
Маха фыркнула сдавленным смехом, приглушая звук странным движением губ, она тоже прислушивалась и присматривалась к происходящему, как бы независимо от общения с Дядей.
— Жестокие, сударь, нравы в нашем городе, — явно процитировала девушка какого-то классика, вот только до Ворона не сразу дошло, что это фраза из Островского. — Суровые, но простые.
— Видывал и попроще, — буркнул в ответ Алексей больше, конечно, ради красного словца.
Впрочем, он был не так уж и далек от истины, в жизни штурмовиков случались не только изматывающие рейды, изнурительные многодневные засады и короткие кровавые стычки. Вот, прямо сейчас вспомнилось, как в одном портовом кабачке, неважно, в какой стране и даже на каком континенте, совершенно без серьезного повода чинная, по-русски глубокомысленная пьянка как-то незаметно, сама собой, переросла в такой свальный грех, что голенькая девица у буфетной стойки с её смешными претензиями к клиенту показалась бы тогда Мадонной…
— Что же, Дядя, получается, что ты мне вот этого… — Маха слегка замялась, подыскивая словечко необидное для Алексея, но ничего так и не подыскала. — …вот этого человека привел, как бы в компенсацию своего интереса?
— Не только — как бы, — покачал головой Вечный, хозяйским, как он привык, жестом наливая себе полстакана водки. — Тут дельце-то поинтереснее оказалось даже и моего интереса…
— Интереснее этого? — Маха ленивым, и при этом показавшимся Ворону грациозно-смертельным, движением достала из карманчика комбинезона маленькую коробочку, едва ли дюйм на два.
Дядя заинтересованно протянул руку, и коробочка оказалась у него. Гладкая, непонятного черного металла без единой царапины и почему-то даже без, казалось бы, непременных отпечатков пальцев девушки, хотя на такой ровной, полированной поверхности они должны были остаться обязательно.
— Чип, — коротко, будто отрезала, пояснила Маха. — Не экстра, но — это тот самый первый шаг к моему…
— Первый шаг, — задумчиво повторил Дядя, зажимая в ладони футляр так, чтобы его не видно было со стороны. — Первый шаг… и сколько же идти еще придется?
— Из города — вечность, — ровным голоском пояснила Маха. — Из столицы, возможно, несколько километров. Хотя, пути и скорость прогресса неисповедимы. Иной раз достаточно просто дать намек на саму возможность, как это вызывает лавину интереса и необычайных открытий… и не только прямых, но на стыке…
Они говорили о своем, хорошо обоим знакомом, будто продолжая совсем недавно прерванный разговор, и вели себя так, словно находились не в вертепе, а некоем фешенебельном, английского духа, клубе, за столом, накрытым белоснежной накрахмаленной скатертью, обмакивая в процессе обмена репликами в португальский портвейн сочные, свежайшие бисквиты.
Слушая их и не понимая ничего, кроме отдельных слов, Алексей даже немножко заскучал, но внимания не ослабил, вполне возможно, что детали этого разговора гораздо больше скажут подполковнику Голицыну, чем простому унтер-офицеру. Поэтому-то и следовало все тщательно запомнить.
— Рабочий? — уточнил Дядя о переданном ему чипе, хотя, судя по выражению лица Махи, уточнение было излишним.
— Их два, — кивнула она тем не менее. — Один запасной, я не проверяла. Второй работал. Думаю, пока несла их сюда, ничего не произошло такого…
Она пошевелила в воздухе пальцами, вновь, как и в случае с Алексеем, не в состоянии подобрать необходимого слова.
— В городе всё может быть, — чуть флегматично отметил Дядя. — Но — надежда умирает последней…
'Тяга к сентенциям, пословицам, поговоркам… — успел подумать Ворон. — О чем это говорит? как там учили-то?..' Вспомнить он не успел. Будто заметив или почувствовав настроение своего спутника, Дядя неожиданно переключился на него.
— Не скучай, солдат, — дружелюбно подмигнул Алексею Вечный. — И не сиди надувшись, как мышь на крупу. Вряд ли что ценного из нашей болтовни почерпнешь, да и подполковник твой… а если и поймете, чего не хотелось бы сейчас… вы же пока в курс дел войдете, пока сообразите, что и кто к чему тут у нас, времени столько пройдет, что сегодняшняя тайна секретом Полишинеля будет…
— Над ним еще и подполковник есть? — нарочито изображая удивление, переспросила Маха. — Так- так-так…
— Не над ним, а вместе, а это большая разница, — уточнил Дядя. — Вот это и есть мой отдарок тебе за чипы. Послушай, сама сообразишь, что стоит оно того…
Он коротко, очень коротко и сжато изложил историю попадания в город странной компании из жандармского офицера, боевого унтера-штурмовика и двух женщин — репортерши и неопределенных занятий предсказательницы, лишившейся своего дара. При этом Алексей фигурировал едва ли не ежесекундно, как основной свидетель подлинности рассказа. Еще в самом начале Дядя предупредил: 'Ты поправляй, если чего не так скажу… мало ли как бывает…'
Внимательно вслушиваясь в слова аборигена, Маха, казалось, окаменела лицом, превратившись на какое-то время в памятник самой себе. Даже глаза остекленели, что уж было совсем невероятным. Но Ворон мог бы поклясться любыми клятвами, что именно так оно было.
…-…да, история достойная хроник… э-э-э… нет, летописи, — поправила себя Маха, когда Дядя закончил основную часть рассказа, сопровождаемую кивками и поддакиванием Алексея.
Глаза девушки по-прежнему были стеклянными, но лицо ожило, будто странным образом включились мимические мышцы.
— Нужно обдумать, просчитать, но… Дядя, что скажешь насчет 'Черного дома'?
Впервые за все время знакомства с аборигеном Алексей увидел, как тот замялся. По сути, ему нечего было ответить, но и промолчать означало некую частичную потерю лица, пусть и перед одним только городским, местным человеком. Ведь в то время Ворон еще считал Маху человеком…
— Слышал, но… еще до всего этого… была старая, почти заброшенная усадьба под городом… да и сейчас, как видишь, есть, — нехотя сказал Дядя. — Постоянно в ней никто не жил, иной раз передавали то военным, то профсоюзам, пытались там устроить то санаторий, то лабораторию какую-то… но местные говорили, что место там… плохое. Дескать, строй не строй, а стоять не будет. Вот так этот дом и существовал то, как стройка, то как заброшенная стройка… постой, еще там, рассказывают, собирались всякие сатанисты, но, ты ведь знаешь, как я к этаким сектантам отношусь, которые одни только истину и ведают…
— Значит, надо туда попасть, — подвела совершенно неожиданное резюме их разговору Маха. — Как, зачем и когда — надо продумать, просчитать варианты. Это дело не пяти минут, согласен?
— Что время нужно, согласен, — ответил Дядя твердо. — А вот в этот 'Черный дом' мне не нужно. У меня и здесь полон рот хлопот.
— А я как раз освободилась… — задумчиво сказала Маха, и стеклянные глаза её вновь обрели почти нормальный человеческий вид.
Простучав по столешнице нечто, напоминающее бравурный марш, девушка, казалось, приняла окончательное решение.
