успеет выстроить поселок – потеряет право. А с ним и грядущий доход.
Далматов рассказывал эту историю Таське.
Первая встреча, почти свидание. Во всяком случае, ей все представлялось именно свиданием, которое перерастет в роман. Любовь с первого взгляда. Кипение страстей.
Тоска, и только.
Ресторанчик, пропахший чебуреками. Искусственные цветы в вазочке. Пятна на скатерти. Меню в обложке из кожзама. И женщина в мешковатом синем платье. Войлочные бусы в три ряда. Волосы подобраны вверх, и отдельные прядки-спирали касаются пухлых щек.
Женщина выжидает. Она готова согласиться на все, нужно лишь подтолкнуть. Лучше бы поговорить о личном, сказать, что выглядит она великолепно. И что Далматов рад, наконец, встретиться.
Не выходит. И он, спеша стереть неловкость, рассказывает про остров Роанок:
– И уже в 1585 году на берег высадились первые колонисты. Та еще веселая компания. Солдаты, ветераны войн, люди дела… Вот первым делом они и вырезали индейскую деревушку. Якобы за кражу серебряной чашки.
Саломея слушает иначе. Она смежила веки и склонилась к стене. Уснула? Нет, не похоже.
– Убивать нехорошо, – заметила Зоя, с хрустом разламывая хлебец. И камера крутанулась, спеша запечатлеть неровный край, россыпь крошек и тонкие Зоины пальчики, поглаживающие шею.
Таська делала так же, но более нарочито. И локти ставила на стол, наклонялась, норовя заглянуть в глаза с намеком.
– Эта экспедиция провалилась. А колонию почти уничтожили. И уничтожили бы, не проходи мимо судно Дрейка. Он забрал всех, кто изъявил желание убраться домой. Остались пятнадцать человек.
– На сундук мертвеца… – пропел Толик, выглядывая из-за камеры.
– Именно. Когда на остров прибыла помощь, то выяснилось, что поселок пуст.
Пятнадцать человек на сундук мертвеца. И бутылка рома.
Ром привез Родион, запер в кладовке, но Викуша быстро нашла ключ. И ром стал общественным достоянием. Пили каждый вечер, символически.
– Вторая экспедиция прибыла в 1587 году. И возглавил ее Джон Уайт, известная для своего времени личность. Колонистов – сто двадцать человек, среди них – дочь Уайта. Спустя месяц после прибытия она рожает девочку, которую торжественно нарекают Вирджинией. Все почти счастливы. Верят, что жизнь наладится. Даже с индейцами удалось установить мир. Только вот те почему-то настоятельно рекомендовали переселиться на Большую землю. Дескать, небезопасно на острове. А Уайт рассудил иначе. Остров со всех сторон водой окружен. Крупного зверья нет. Людей тоже. Мир и покой этому дому!
Дом отозвался скрипом. Он не верил Далматову. Вещи более злопамятны, чем люди.
Хорошо, что Саломея не злится. Но ей здесь не место.
– Они остались. И пропали. Уайт отбыл в Англию, а вернулся лишь через три года. И обнаружил, что все укрепления форта – разобраны. А дома остались. Пустые брошенные дома.
Такие, как этот. Целые на вид, но прогнившие, поеденные запредельем.
Этим домам не стоит верить.
– А на дереве было вырезано одно слово – «Кроатон», – Далматов завершил рассказ в полной тишине. Ее не хватило надолго. Зоя сунула остаток хлебца в рот и сказала:
– Круто.
Нисколько. Роанок – ловушка для самоуверенных британцев. А Калмин камень – для Далматова. И еще Саломеи, которая еле-еле держится. И сама понимает.
– Мне… наверное, лучше прилечь. – Она выбирается из-за стола, пряча руки под мышки.
– Ага, – согласилась Зоя. – Фигово выглядишь.
Саломея легла на спальник и свернулась, поджав ноги к груди. Далматов сел рядом.
– Он забрал все, кроме еды. Я искал. Думал, что от Таськи осталось. Или от Викуши.
Переодеться. Переобуться. Согреться, в конце концов. Лоб у нее горячий. Раскаленный, как давешний лист железа на плите. И Саломея морщится от прикосновения, опять закусывает губу, чтобы не застонать. Кожа на ладонях мягкая, водянистая.
Хорошо, если отеком все обойдется.
Ботинки приходится стаскивать. Саломея поджимает стопы, кривится и молчит.
– Больно? А так? Что чувствуешь?
– Колет. И холодно.
– Это хорошо, что холодно. Ну, что ощущаешь холод. Погоди… Ботинки тебе великоваты, а вот носки – в самый раз. Они чистые. Относительно.
Три пары, а больше нет. А поверх свитера – свою байку. Она Саломее маловата.
– Ну и выросла же ты!
Ответом на упрек – слабая улыбка.
– Сейчас мазь наложим, и к утру все пройдет.
– Зализываем раны друг другу?
– Что-то вроде.
Мазь надо втирать. Хорошо, что руки потеряли чувствительность. Далматову не хотелось бы причинять боль.
– Здесь змеиный жир и кое-какие травы… ничего опасного, но пробовать на вкус не рекомендую. Гадость. Выпить я тебе сейчас принесу. Чтобы жар снять.
И для спокойного крепкого сна.
– А завтра мы выберемся отсюда. Веришь?
– Нет.
Аптечная мензурка, спирт, и капля аконита сползает по стеклу. Ромашка. Лаванда. Цветочные ноты, из которых можно составить любую мелодию.
– Почему ты этим занялся? Ядами?
– Сначала хотел убить одного человека. Потом увлекся. Пей. Одним глотком и до дна… вот так. Умница, Лисенок. Сейчас согреешься. И вообще легче станет.
– Ты убил? Того, кого собирался?
– Нет.
– Это хорошо. – Она жмурится, как кошка на солнечном подоконнике. – Все-таки иногда ты – добрый.
– Добро – понятие относительное. Спи давай.
– А ты?
– И я.
Еще рано. Пусть за окном темнота, но зимние дни коротки. И можно было бы продлить вечер в разговоре, только разговаривать не с кем.
Зоя. Толик.
У Таськи вечно находилась тема, целый список тем. Что-то возвышенное, символичное, требующее обсуждения, когда хотелось просто помолчать. С Саломеей молчать удобно. Она не спешит засыпать, лежит, разглядывает его и накручивает рыжую прядку на мизинец.
– Что не так? – не выдержал Далматов.
– Все так, просто… Ты совсем не чувствуешь вины? Ты же привел всех на остров. Не сейчас, а раньше. И сбежал. Ты живой, а они, скорее всего, нет. Один так точно мертвый. И я просто хочу понять, тебе действительно наплевать?
– Мне не наплевать, что я жив. И ты тоже. Остальные пусть сами за себя думают.
Родион. Подозреваемый номер один. Вечно хмурый, настороженный. Полковник в отставке. Частный предприниматель, предприятие которого оказывает консалтинговые услуги. Вот только специалисты в нем числятся весьма специфического профиля.
На втором месте Таська с ее нарастающей обидой. Ее было легко погасить. Пара намеков и ласковых слов, которые не получилось сказать.
Викуша, настороженная, как гюрза на охоте. Красивая. И постоянно требующая внимания к этой своей неземной красоте.
