туда в любое время, с предлогом или без. Былые дни миновали. Роб, став издателем, дал понять, что обувная кладовка открыта для всех. Он в прекрасных отношениях с редакцией, в отличие от предыдущих издателей, и получил для нас разрешение ходить за туфлями в любое время.
Единственный человек, кому запрещается пользоваться кладовкой, — это Руфь, потому что она постоянно ходит туда, меряет все туфли, а потом подает на журнал в суд за то, что испортила себе ноги.
— Неужели?
— Да, она давно этим занимается. Каждую пару месяцев звонит новому юристу, надеясь отыскать того, кто возьмется за такое дело, но все отказываются, ведь здесь не за что уцепиться. Роб не боится суда: никто не заставляет носить эти туфли, к тому же большинство и не может. Основная часть обуви или пятого-шестого размера, или десятого, для моделей.
Меня охватывает желание пасть на колени и возблагодарить Бога за все, что Он сделал для меня, считая дарование ноги шестого, а то и пятого размера.
— Теперь понятно, почему мне пришлось копировать почти две сотни медицинских форм… Зачем я испортила свою туфлю? Могла бы прийти туда, как все.
— Надо было поговорить со мной. Я работаю здесь одиннадцать лет. Кстати, на двери кладовки висит большой лист бумаги для росписи, однако подписываться не надо. Заходи и бери что хочешь. Все на честности. Как ни странно, редакторы помнят все туфли. Хотя там жуткий бардак, обманываться не стоит. Не забудь вернуть все, что возьмешь. — Ронда собралась идти дальше по своим делам. — Желаю хорошо провести время.
— Спасибо.
Мне не терпится. Я снова перепрыгиваю через ступеньки. Отыскивая путь в извилистых коридорах, я чувствую, как включается внутренний компас. Я бы нашла дорогу с закрытыми глазами. Похоже, мне давно было суждено попасть в эту кладовку, не хватало только дружеского голоса и простых указаний. Она словно зовет меня. Накатывает внутреннее спокойствие и уверенность. Я уже не бегу. Вот. Дверь распахнута, вокруг ни души.
Я иду навстречу судьбе… и вдруг неожиданно налетает порыв ветра!.. Ах нет, это чей-то настольный вентилятор.
Этот момент заставляет меня забыть о сломанной туфле и мире журналов. Он важнее правды и тайны бытия. Я чувствую себя Алисой в Зазеркалье. Рука судьбы тяжело ложится мне на плечо. Оглушительный грохот наполняет пространство; я понимаю, что зашла в кладовку, вытащила подпорку из двери, и та захлопнулась. Меня окружает темнота без малейшего проблеска света. Мне хочется закричать, потому что я боюсь темноты.
Постояв несколько минут, я ощупью нахожу путь к дверной ручке, но та не поворачивается, как бы я ее ни трясла. Начинаю колотить в дверь, затем решаю передохнуть и собраться с мыслями. Стоит ли делать из себя посмешище? Легонько постукиваю в дверь, надеясь привлечь внимание спокойного и скромного человека, которому наплевать, как я здесь оказалась. Тщетно. Стучу погромче, ведь не исключено, что может кончиться воздух. Опять барабаню в дверь… Бесполезно.
Ощупываю свое окружение: обувь, обувь, обувь. Беру в каждую руку по две-три туфли; как ни странно, даже кромешная тьма не может мне помешать опознать их. Я почти уверена, что могу определить дизайнера, размер, цвет, форму мыска и каблука у любой пары обуви в этом кладовке. Надеюсь, это говорит о моем таланте, а не о психическом заболевании, хотя все равно никто об этом не узнает — скорее всего я задохнусь здесь гораздо раньше, чем меня найдут.
Я сажусь на пол и начинаю мерить туфли, пытаясь представить, как в них выгляжу. Например, те, что на мне сейчас, зрительно удлиняют нос. Туфли еще не на такое способны! Они влияют на все. На то, как вы стоите, на посадку головы, даже на то, как вы разговариваете с другими людьми, особенно если жмут.
Эти туфли зрительно удлиняют мой нос, потому что у них круглый мысок и они черные. Я почти уверена, что это лодочки из «Костюм Националь», которые я видела в каталоге «Барниз» пару дней назад. А это, должно быть, шелковые лодочки с геометрическим узором со следующей страницы. Ну и ну! Вот атласные с кружевом открытые туфли от Александры Нил. Я еще подумала, что лучше кружево сделать черным, а не розовым. Буквально только что я вспоминала про них. Сегодня вспоминала!..
Я начинаю сортировать туфли по высоте каблука и по звуку, который они издают, когда я танцую в них чечетку. Через пару часов я выделила три четких категории, в каждую из которых попало примерно по десять туфель. Теперь я почти вижу очертания собственной руки. Заняться больше нечем, и я ложусь на пол среди разбросанной обуви и звоню Зое с мобильного.
— Алло?
— Привет. Ты не поверишь, но я в самом деле сломала каблук. Правда-правда. Случайно, при помощи молотка. И всего лишь решила заглянуть сюда, чтобы выбрать туфли, в которых прохожу остаток дня. Нельзя же ходить целый день в одной туфле!.. А потом я оказалась заперта. Представляешь?
— Где? — нетерпеливо спрашивает Зоя, будто это ей осталось кислорода на несколько минут.
— Здесь!
— Хлоя, ты понимаешь, что я тебя не вижу?
— Конечно. Ведь я заперта в обувной кладовке.
— Хочешь, я выпущу тебя отсюда? — спрашивает снаружи мужской голос.
Я быстро сбрасываю звонок и ощупью пробираюсь к двери, стараясь ни на что не наступить.
— Я здесь!
— Понимаю. Погоди.
— Это ты, Джо?
— Нет, это не Джо, но я все равно вытащу тебя отсюда, — отвечает добрый голос, явно принадлежащий человеку, готовому закатать рукава и прийти на помощь.
— Спасибо огромное! Я сломала каблук, а Роб, издатель, велел мне пойти сюда и взять пару туфель, а на следующий день вернуть их, а потом я случайно выбила подпорку из-под двери и просидела здесь очень долго. Снаружи светло? — кричу я, сама не зная зачем. Он говорил почти шепотом, а я различала каждое слово.
— Сейчас примерно шесть часов. Почти темно, и большинство сотрудников отправилось по домам. Не беспокойся, я выпущу тебя через пару секунд. — Мой спаситель вставляет ключ в замок. — Не подходит. Минуточку…
— Подожди! — кричу я. — Почему за весь день меня отсюда не выпустили? — Не хотелось бы, чтобы он подумал, будто я нарочно тут спряталась.
— Тебе не повезло. Сегодня всю редакцию пригласили на обед. Он продлился до четырех тридцати, а потом все ушли домой. Но не беспокойся, я, кажется, подобрал ключ.
Дверь распахивается, и кладовка озаряется светом. По всему полу раскиданы туфли. Я и не догадывалась, что сняла с полок так много.
— Что ты здесь делала? Хотя, конечно, это не мое дело.
Это тот парень, Стэн.
— Ну, я пыталась определить, что за туфли здесь стоят, — отвечаю я, щурясь. Немыслимо. Как можно делаться все красивее?
— В темноте? — удивляется он. Стэн в самом деле закатал рукава! Из меня еще выйдет гадалка — туфли в темноте опознала, закатанные рукава предсказала… — Поразительно! — говорит он, глядя на груды туфель на полу.
— Знаю. — Я устроила жуткий бардак. Любой человек решил бы, что я швыряла вещи. — Когда дверь заперта, здесь совершенно темно. Надо же чем-то заниматься.
— Могу себе представить.
— Я вас узнала, — говорю я лодочкам от Москино с тремя пуговичками спереди. — И вас! — обращаюсь к черным сапогам от Мишеля Перри на шестидюймовом каблуке с квадратным мыском. — Вас я всегда отличу от других, однако ваше место здесь, с узкими сапогами, а не с прогулочными ботинками на каблуке. — Я поворачиваюсь к двухцветному мокасину от Тод, который стоит в сторонке. — Не грусти, остальные мокасины тебя не стоят. Ты найдешь кого-нибудь, вот увидишь.
Мне хочется перемолвиться словечком с парой черных атласных лодочек от Кристиана Лабутена,
