Охотница

сплошные серые будни, в которых накрепко укоренилось равнодушие. Что бабушка прояви ла малодушие, потому и решила наверстать упущенное безумными поступками. Сразу, как только наконец стала свободной.

По-твоему, любовь, которая освобождает и преображает человека, – это выдумка, сказочки для заплаканных детишек?

Мне очень трудно смириться с такой точкой зрения. Принять другой вариант любви.

Вариант любви моих родителей. Друзья до брака, друзья после. Здравомыслящие люди, я – дитя, порожденное их чертовым здравомыслием. Мы все вместе праздновали Рождество и тогда, когда мама и папа уже были в разводе. Для них то, что они уже не семья, не имело никакого значения.

А для меня?

А я должна верить в любовь, Сеньора, верить так, чтобы сердце истекало кровью.

Верить только тебе я не могу. Не могу я верить, что все, что ты мне нашептываешь, – истинная правда. Иногда мне кажется, что тебе просто хочется, чтобы я отказалась от всего и всех, чтобы общалась только с тобой. Но ты ведь понимаешь, я не могу все время ходить кругами, мысленно разговаривая только с тобой, так можно сойти с ума, а я не желаю быть чокнутой.

И разумеется, я очень боюсь остаться одна. В этом ведь нет ничего такого? Это ведь не означает, что я малодушная трусиха?

* * *

Первая оттепель, на улице слякотно, сыро. Но солнечно, пахнет весной. Блондинка со стрижкой а-ля паж, которая сейчас вставляет ключ в замок, слишком тепло одета.

– Сними сапожки, – просит она Йенни, когда они входят в прихожую. Прихожая довольно маленькая, зато с высоким потолком и двойными стеклянными дверями, Жанетт всегда мечтала о таких.

– А где их поставить? – спрашивает Йенни оглядываясь.

– Вот сюда, на газету.

И они входят в квартиру.

Пол светлый, из сосны. Кухню можно облицевать клинкером, думает Жанетт. Окна белые, высокие, выходят во двор, но комната не темная, совсем наоборот.

– Ну вот, Йенни, мы с дедом скоро перевезем сюда все вещи, пальмы на подоконниках, диван там в углу, а здесь, – Жанетт тащит дочку за собой через гостиную, та едва за ней успевает, – твоя комната, твоя собственная, ты сама можешь выбрать себе обои! Ну разве не замечательно!

– Да, мама, – говорит Йенни, – очень красиво.

– По-моему, неплохо? – с гордостью говорит Тереза, указывая на холст.

– Да-а, – тянет нерешительно Симон, – портрет очень красивый.

По мнению Симона, лицо довольно неприятное, но в нем что-то такое есть… и в выражении лица на картине, и в выражении лица Терезы, из-за чего у Симона пропадает всякая охота выискивать огрехи.

– Кого ты изобразила? – спрашивает он.

– Себя, – с ходу отвечает она. – Себя, или мою бабушку, или Сеньору, сама точно не знаю, что получится. – Глаза Терезы светятся, и светятся глаза женщины на портрете.

Симон только открыл рот, чтобы прокомментировать свои впечатления, зазвонил телефон.

– А вдруг это мне, – произносит Тереза и спешит поднять трубку.

– Алло, – слышит она мужской голос.

– Алло, – отвечает Тереза.

– Можно поговорить с Терезой?

– Я слушаю.

– Это Юнас.

Тереза открывает рот, но, так ничего и не сказав, опять закрывает. Бросает взгляд на Симона, и тот видит, как запылали ее щеки.

– Кто это? – шепотом спрашивает Симон.

– Выйди! – шипит Тереза.

– Алло! – повторяет Юнас.

Но Тереза не отвечает, ждет, когда Симон удалится, закрыв за собой дверь. Потом говорит нежным медовым голосом:

– Алло!

– Почему ты молчала?

– Не знаю, – говорит Тереза и улыбается. Ей кажется, что Юнас должен почувствовать ее улыбку по телефону, должен услышать, но Юнас не чувствует.

– Прости, что я долго не звонил.

– А я и не ждала, что ты позвонишь, – легко произносит Тереза. – Как дела? Все нормально?

– В общем-то да. – Но в его голосе нет достаточной убедительности. Хотя, видимо, действительно все у него теперь более-менее.

Тереза смотрит на портрет, который висит над рабочим столом, потом переводит взгляд на окно. На подоконнике лежит серый камень. Она идет к нему, тащит за собой телефон.

– Что-то трещит на линии, очевидно, в воздухе много противных мух, – говорит Тереза.

– Что?

– Да ничего. – Теперь Тереза стоит у окна.

– Тереза, – произносит Юнас и замолкает. Он давно хотел позвонить, но после их последней встречи прошло несколько месяцев. И все же лучше так прямо и сказать, думает Юнас.

– Тереза, – повторяет он, – я звоню из Копенгагена, но в пятницу я приеду в Стокгольм. Это связано с работой… и я бы очень хотел с тобой встретиться. Если ты не против. Мы могли бы поужинать. Может быть, ты пригласишь меня на ужин? Конечно, если у тебя есть желание, – добавляет он неуверенно.

– Да, есть, – говорит Тереза и дотрагивается пальцами до стены. У него нет денег? Он хочет, чтобы я пригласила его в ресторан? Она не знает, что и думать.

– Замечательно! – Голос Юнаса уже бодрый. – Полагаю, я буду в городе около шести. Тогда, скажем, в восемь? Какой у тебя адрес?

– Что?

– Где ты живешь?

– О-о, ВОТ что ты имеешь в виду… ты хочешь сказать… ты хочешь… чтобы я пригласила тебя на ужин ДОМОЙ? Не получится. У меня нет дома.

– Ты ведь живешь в Стокгольме? – Юнас удивлен.

– Да-а, – тянет Тереза. Сейчас она живет в студии у Астрид. Дьявол, думает Тереза, почему у меня нет квартиры. В голове проносится, что можно снова попросить ключи от квартиры Симона. Хотя сомневаюсь, что он захочет, где же он тогда будет спать?

– У меня, собственно говоря, нет своей квартиры, – объясняет Тереза, – я снимаю, что-то в этом роде… сейчас я живу в студии у мамы… не знаю, следовало бы, конечно, встать в очередь на квартиру… но пока я еще не решила, надо ли.

– Да, – вздыхает Юнас, – у меня тоже нет квартиры в Стокгольме.

– Ну и ладно, встретимся около главного входа на Центральный вокзал. В пятницу в восемь, я очень рада.

– Что?

– Рада тебя слышать, – говорит Тереза.

В погожий весенний день, такой же, как тот, когда Жанетт опускает в карман ключ от новой квартиры, а Тереза заканчивает работу над новым портретом, точно в такой же прекрасный весенний день, только несколько лет тому назад, сидела на подоконнике чудноватая седая тетка в голубой хлопчатобумажной кофте, курила сигарету. Жила тетка в одном из домов Бредэнга. Ей было так приятно греться на солнышке, что она перекинула одну ногу через подоконник. Сидя вот в такой необычной позе,