Охотница

с другом. Жанетт почему-то вдруг подумала: Чертова карга, зря думаешь, что мне не удастся вывести тебя на чистую воду, ты ведь даже не можешь сделать вид, что умеешь гадать.

– Меня зовут не Тереза, – произносит громко Жанетт.

– Знаю, – отзывается толстуха.

– Тогда, может быть, мы поговорим немного обо мне?

Жанетт пытается сохранить шутливый тон, но она действительно жаждет теперь услышать что- нибудь о себе. Чтобы можно было с возмущением все отвергнуть, сказав, что ничего подобного, что это ложь.

– Так кто же я?

Колдунья берет ее руку и сильно зажмуривается.

– …ты…

– Ну?

– …вата… белая картонная коробка. Ревнива… но не более чем пачка масла… Слишком мало…

– Мало чего? – не сдерживается Жанетт, отчаянно стараясь казаться спокойной.

– Чувства, – отвечает колдунья: – слишком мало чувства.

Повисает пауза. Жанетт пытается понять, почему слова гадалки так сильно ранят ее, она готова расплакаться.

Да она же идиотка, осеняет Жанетт, она ведь не произнесла ни одного разумного слова с той минуты, как я появилась здесь.

– В моей жизни мало чувства? Это я картонная коробка или я что-то найду в коробке? Если бы вы говорили более конкретно, то я бы вам даже заплатила.

– Хм, – мычит тетка, крепче сжимая руку Жанетт. – Будет больно. Ай-ай-ай как больно!

Лицо колдуньи искажается гримасой, словно от настоящей боли, и это окончательно выводит Жанетт из себя.

– Ай-ай-ай-ай, – передразнивает она, отдергивая руку, – все это полная чушь!

Жанетт встает.

– Больше у меня нет времени. Я думала, вы скажете по крайней мере хоть что-нибудь забавное.

– Это не забавно, – грустно говорит колдунья, – но тебе не надо думать об этом сейчас. Живи как жила. Так все предназначено.

Сказав это, гадалка тоже поднимается со стула. Жанетт все еще удивляется самой себе, что так разозлилась, и тут порыв ветра из открытого окна заставил ее вздрогнуть.

– Держись, – вдруг слышит она слова толстухи.

У Жанетт темнеет в глазах. Ей кажется, что вокруг стало ужасно холодно, морозно, темно. Комната исчезла. Она видит себя на улице у освещенного дома со снежком в руке. Колдунья стоит позади нее:

– Бросай!

Жанетт поднимает руку и бросает снежок в одно из зажженных окон. Со всей силы. И слышит звон разбитого стекла.

И вот она вдруг уже не в квартире, а у лифта, стоит, держась за коляску, в которой спит Йенни. Из дверей квартиры на нее смотрит колдунья.

– Что случилось? – спрашивает Жанетт.

– Ничего, – отвечает та.

Они изучают друг друга, как перед последним раундом.

– Какая наглость, – произносит Жанетт каким-то чужим, еле слышным голосом, и сама не понимает, откуда взялись эти слова, – какая наглость говорить человеку, что у него мало чувств. Нельзя судить о людях вот так.

– Нельзя, – соглашается колдунья.

– Никто не смеет никого так судить, – повторяет Жанетт, все нажимая и нажимая на кнопку лифта… Ты ничего не можешь знать обо мне, и ты ничегошеньки не можешь увидеть, пустоголовая мартышка.

– Да нет, я знаю, но кровь не водица…

И колдунья закрывает дверь. Этот звук словно от взрыва отдается на лестничной площадке, в самом обыкновенном мирном подъезде. Жанетт оглядывается, видит черно-белые с желтой крапинкой бетонные стены, прислоняется головой к дверям лифта.

Я встретилась с ведьмой, в жилом доме в Бредэнге я встретилась с чертовой ведьмой, пронеслось в ее сознании.

Трясущимися руками Жанетт запихивает в лифт коляску и, спускаясь вниз, сама того не желая, начинает рыдать.

Йенни спит.

Жанетт открывает дверь подъезда. Вся дорожка усыпана осколками стекла. Жанетт поднимает глаза на второй этаж, видит разбитое окно, а на земле около ее ног лежит камень. Она осторожно нагибается и поднимает его.

На камне надпись: В память о Висбю. Похоже, это сувенир.

Я могу отнести его в полицию, сумбурно промелькнуло в голове, ведь это улика.

Она собралась положить камень в коляску к Йенни, но вдруг передумала и сунула его в карман.

Должно быть, это я бросила камень в окно, решила она, значит, это я разбила его.

Жанетт всхлипнула.

А может, это была она, эта чертова ведьма.

* * *

Завтрак вдвоем после девяти часов пути в сидячем вагоне копенгагенского поезда – едва ли это можно назвать романтическим событием. Тереза дрожит в своем черном пальто, она вся в поту и в то же время очень озябла. Но, идя за Юнасом след в след в кафе Центрального вокзала в Стокгольме, она верит, что это и вправду романтический завтрак.

Убеждена.

Странное чувство.

– Вообще-то я не голоден, – заявляет Юнас, проходя по темному вестибюлю.

– Что? – переспрашивает Тереза.

– Я не голоден. Не люблю есть по утрам, – объясняет он громко.

– С утра надо позавтракать, – возражает Тереза, – например, можно поесть… малосольной лососины.

Они уже подошли к большому столу, и первое, перед чем Тереза не смогла устоять, была лососина, нарезанная большими, крупными кус ками, – настоящий деликатес.

– Всегда надо есть то, что хочется, – продолжает она, – тогда это на пользу, понимаете?

Она берет большую теплую тарелку.

– Я займу место, – говорит Юнас, направляясь к свободному столу у окошка.

Там резкий свет, пахнет сигаретным дымом – за соседним столом курит пожилой дяденька. Юнас трет ладонями лицо, а потом жестом спрашивает Терезу, согласна ли она здесь сесть. Она усердно кивает. Юнас плюхается на стул.

Надо принять душ перед встречей, думает он, глядя, как Тереза энергично наполняет тарелку едой. Он сам не понимает, зачем предложил ей позавтракать вместе, возможно, потому, что ему очень хотелось спать и не хотелось продолжать разговор, а может быть, потому что она такая хорошенькая.

Юнас пытается вспомнить, как выглядит эта девушка, если на нее не смотреть.

Шатенка, довольно бледное лицо, большие, конечно, глаза, фигуру он не рассмотрел из-за пальто, но грации никакой, не лебедь. Однако нельзя назвать ее неуклюжей, скорее угловатой.

Она ходит точно медвежонок.

Юнас неожиданно улыбается, потому что медвежонок напоминает ему Йенни. На него накатывает тоска, такая сильная, что комок подступает к горлу. Юнас сглатывает и прижимает пальцы к глазам. Дышит глубоко, ровно, спокойно. Когда спазм отпускает, Юнас понимает, что опасность миновала.