собравшихся в ЦП.
- Слушайте сами - наконец выдавил из себя Пархоменко, - мы ее записали... - и
включил трансляцию. - И еще... Передачи на остальных языках отличаются от передач на
русском. Они по-прежнему о новостях две тысячи десятого.
В отсеке воцарилась напряженная тишина.
- Либо наша аппаратура от этого удара окончательно вышла из строя, либо наши
доблестные маркони дружно бредят, или на берегу кто-то остро пошутил, - выдал свой
вердикт Дойников.
- А вы не рассматриваете третью возможность? - стоявший до того в стороне
сотрудник особого отдела капитан Горошков посмотрел на обернувшихся к нему
офицеров и продолжил. - А если вместо Российской Федерации действительно СССР
сорок первого года?
- Нет, Олег Николаевич, я, конечно, понимаю, что вы увлекаетесь фантастикой, но мы
находимся в реальном мире, - ответил особисту командир и впервые за все это время
улыбнулся.
- Товарищ Сталин, - негромкий голос Власика заставил вождя встрепенуться и,
покряхтывая негромко (где мои семнадцать лет), натянуть сапоги. Спал он не раздеваясь,
вернее даже не спал, а так - прилег на диванчике.
- Война? Нэмцы? - давно ожидаемое, то о чем думалось постоянно, невольно
вырвалось в первую минуту полусна, полуяви.
- Никак нет, товарищ Сталин. Точнее, да, вы правы. Провокация в Прибалтике,
обстреляны пограничные районы. Поступили донесения о боестолкновениях с
Дальневосточной границы. Потеряна связь с Белостоком, штабом десятой армии и
штабами некоторых других частей в ЗапОВО и КОВО. У телефона товарищ Тимошенко.
- Понял. Вызывайте товарищей Маленкова, Молотова и Берию, готовьте машину, пока
я буду говорить с военными, - уже окончательно проснувшийся, Иосиф Виссарионович
выглядел абсолютно невозмутимо и только слегка, практически незаметно дрожащие руки
выдавали его волнение.
Утром двадцать второго унтерштурмфюрера Ганса Нойнера волновали огромные
проблемы, в количестве двух штук. Первая заключалась в том, что его командир,
гауптштурмфюрер Фриц Кнохляйн, вместе с командиром батальона, с утра пораньше,
сразу после зачтения приказа о войне против СССР, убыл в штаб полка, оставив его
старшим по роте. Вторая логически вытекала из первой - оставшись во главе своего
подразделения в гордом одиночестве, Ганс должен был руководить ротой. Конечно,
дивизия находилась в резерве, и особых проблем не ожидалось, но унтерштурмфюрера
томило некоторое нехорошее предчувствие. Почти как во Франции перед приказом о
расстреле англичан. И как всегда, не обмануло. Не успел командир роты вернуться, как
Ганса вызывали к подъехавшей машине, из которой вышел ни кто иной, как начальник
штаба дивизии - штандартенфюрер Хайнц Ламмердинг, а незапланированное присутствие
начальства, как известно, в подавляющем большинстве случаев, является предвестником
неприятных известий. Вдобавок на лице начальника штаба было нарисовано такое
неудовольствие, что сердце Ганса екнуло. Вскинув руку в приветствии, Нойнер бодро
отрапортовал о том, что за истекшее время в роте никаких происшествий не произошло,
личный состав отдыхает. Ламмердинг, выслушав стандартную скороговорку рапорта,
спокойно кивнул, словно сдерживая свое плохое настроение, и уточнил, где находится
командир роты. Узнав, что в штабе полка, он слегка поморщился, после чего приказал
поднять роту по тревоге, погрузить в автомобили стоящей неподалеку колонны, и вместе
