— Что?! — Скайтер смотрит на Ведущую широко раскрытыми от удивления глазами. — С каких пор ты начала решать, что мы обсуждаем а что – нет?
— Ну да, ладно, ты прав! — Суоко обиженно отворачивается. — Извини. Ты в своем праве, разумеется. Но я думала, ты мне друг…
Скайтер медленно встает и подходит вплотную к Ведущей. Та старательно избегает его взгляда.
— Суоко, скажи мне, пожалуйста, каким образом наши личные отношения влияют на дело? — медленно, растягивая слова, произносит он. — Мы – Хранители. Наши чувства здесь ни при чем. Я действительно твой друг, и мне хочется верить, что чувство взаимно. Но долг выше любых эмоций. Я считаю, что ты подняла слишком важный вопрос, чтобы решать его на ходу. Возможно, ты права, и Кислицына нужно удалять из процесса – ради стабильности или ради его личной безопасности, неважно. Но парень доказал, что умен и перспективен, и вот так, щелчком, словно клопа, вышибать его из игры, я не позволю.
— Да никто не собирается!.. — вскидывается Ведущая, но Скайтер не дает ей договорить.
— Суоко, я не торгуюсь. Если хочешь убрать Кислицына, объявляй официальное заседание Совета – и приготовь очень убедительное обоснование, почему мы должны поступить именно так. И имей в виду, что объясняться придется как минимум передо мной и Джао.
Суоко открывает рот, но Скайтер не позволяет ей сказать ни слова. Он резко поднимается.
— Суоко, милая моя, не забывай, мы Хранители, а не политики. Меня и без того жутко бесит, что мы вынуждены поддерживать Треморова, которому я бы с удовольствием башку оторвал. Но ты еще и начинаешь крутить интриги вокруг Джао. Стелла рассказала мне о твоих подозрениях, но у тебя нет никаких реальных доказательств. Я не позволю тебе устраивать травлю одного из нас только из-за того, что он открыто защищает свои взгляды. Вопрос с Кислицыным обсуждается на Совете или не обсуждается вовсе. Точка.
Он резко кивает и выходит. Дверная перепонка смыкается за ним.
— Ну, вот и поругались… — досадливо морщится Лестер. — Слушай, Суоко, зачем ты начала обсуждать работу на отдыхе? Словно и без того мало у нас нервотрепки. Все, девочки, вы как хотите, а я собираюсь на Малию. Самолично. Задрала меня кукла, я хочу собственной персоной забраться на какой- нибудь уединенный пляж на Американской гряде и до заката жариться на солнышке.
Он допивает коктейль, машет рукой и уходит вслед за Скайтером.
— Я тоже, пожалуй, побегу, — пожимает плечами Стелла. — Пока-пока. Зови, если что…
Оставшись в одиночестве, Суоко несколько минут смотрит прямо перед собой, ожесточенно кусая губы. Потом поднимает голову:
— Робин!
— Слушаю, Ведущая.
— Соедини-ка меня с Треморовым.
25.10.1582, четверг
Народный Председатель чувствовал, что его настроение становится все более паршивым. В последнее время приступы лихорадочной активности, когда страшно хотелось что-то делать, куда-то бежать, что-то самолично решать, все чаще перемежались приступами тяжелой депрессии. Наверное, тот дурак в белом халате молол языком не совсем уж от фонаря. Но его уже не спросишь, а остальные врачи в его присутствии испуганно замирают и словно боятся лишний раз открыть рот. Нет, нахрен. Им только дай волю, тысячу диагнозов поставят и до смерти залечат. Потребуется – он сам у них попросит какой-нибудь гадости от депрессии. Потом, не сейчас. Сейчас есть куда более неотложные дела.
— Что это? — Народный Председатель немигающе уставился на начальника Канцелярии и постучал пальцем по столу, на котором лежали глянцевые плакаты.
— Предвыборная наглядная агитация, — осторожно ответил Шварцман. — Образцы на просмотр. Решил, что, возможно, вам интересно взглянуть на конкурентов, — ехидная улыбочка на пару секунд появилась у него на губах. — Все исполнено в лучшем стиле…
— Ты за идиота меня держишь? — задумчиво поинтересовался Народный Председатель. — Я и сам вижу, что… агитация, — он поморщился, как будто само слово оказалось на редкость неприятным на вкус. — Я спрашиваю, что ЭТО такое?
Шварцман посмотрел на плакат, на котором покоился перст Треморова. На плакате задумчиво улыбался Кислицын Олег Захарович. Тридцати шести лет от роду, борец с террористами и ведущий эксперт Министерства транспорта. Окончил Мокольский университет с отличием, и так далее. Весьма перспективный молодой политик. О последнем, впрочем, плакат умалчивал, оставляя читателю возможность сделать нехитрый вывод самостоятельно.
— А? — удивленно переспросил начальник Канцелярии. — Один из кандидатов, Кислицын его фамилия. Неплохой парнишка, старательный и усердный, я сам его отбирал. Помните, в свое время Дровосекову жмурик потребовался, да не вышло? Везунчик парень, далеко пойдет, если вовремя не остановим.
Его лицо расплылось в многозначительной улыбке.
Народный Председатель не соизволил поддержать тон.
— Убрать! — коротко приказал он. — Чтобы я о нем больше не слышал, понял?
— Как так убрать? — растерянно спросил начальник Канцелярии. — Почему?
— Убрать молча, без шума, — сквозь зубы пояснил глава государства. — Или наоборот. Устрой ему снова какое-нибудь покушение. Например, недобитые в свое время террористы мстят за смерть товарищей. Мы же со своей стороны поклянемся усилить борьбу с ними и под шумок уберем еще кой-кого. Кто у нас, в конце концов, мастер-провокатор, ты или я? Зачем ты мой хлеб ешь, если я тебе элементарные вещи объяснять должен? — Народный Председатель выбрался из кресла, обогнул стол и неторопливо подошел к съежившемуся Шварцману. — Все понял, или еще вопросы есть?
Шварцман с испугом посмотрел на него.
— Но… почему? — с трудом пролепетал он. — Скандал ведь выйдет, международный! Кандидат убит за месяц до выборов – никогда еще такого…
— Ах, скандал! — зловеще протянул Треморов. — А вот про скандал у нас с тобой пойдет отдельный разговор. Скажи-ка мне, сукин ты сын, почему народ – мой народ, который за меня проголосовать должен! — начал про нового Народного Председателя толковать? Мол, пора бы старому и в отставку, а на его место молодой да перспективный есть, Кислицыным прозывается. И Хранительница, сука холодная, эдак ехидно интересуется, уж не собираюсь ли я часом на пенсию? Дурак! — гаркнул он во всю мощь своей глотки, так что Шварцман вздрогнул всем телом и съежился в своем кресле. — Дурак ты или предатель, уж и не знаю, что для тебя хуже!
Народный Председатель прошелся по ковру взад и вперед, словно выбирая подходящий момент для прыжка на свою жертву.
— Хочешь сказать, что не знаешь, какие фортеля выкидывает твой самолично отобранный кандидат? Не знаешь про митинг перед сахарским посольством, на котором он языком трепал без всякой санкции? Не знаешь про фокусы на последнем прямом эфире, где ерунду всякую нес? Не знаешь, а? Так почему же ты до сих пор моей Канцелярией заведуешь, а не курятником в нархозе «Светлый Путь»?
Треморов подхватил со стола стаканчик с карандашами и яростно швырнул его в стену. Жалобно звякнуло бьющееся стекло.
— Ну, что скажешь, советничек?
На Шварцмана было жалко смотреть. Он трясся как осиновый лист на ветру, разом утратив все свое достоинство.
— Нет, шеф… Не знал, шеф… — почти всхлипывал он в ужасе. — Чесслово, не докладывали мне ничего такого… Не сообщили…
— Ах, не докладывали! — в ярости заорал Треморов. — Ах, не сообщили!..
Он подскочил к Шварцману, схватил за лацканы пиджака, вытащил из кресла и с наслаждением
