— Одна только мать была, из-за нее и пришел, да не могу найти.
— Как же теперь? — растерянно спросила женщина, забыв о своей беде и целиком проникаясь чужим горем.
— Не знаю, как и быть.
— Оставьте мне свой адрес и скажите имя-отчество вашей матери, я поищу ее, а если найду, сообщу.
— У вас ведь ребенок на руках, до этих ли хлопот…
— Вы за нас жизни свои отдаете… А я сделаю самое простое дело — что же в нем трудного?
Макарочкин написал ей свой адрес и записал в блокнот фамилию доброй женщины.
Глава семнадцатая
1
Зазвонил телефон. Пронин поднял трубку и услышал нежный женский голос.
— Коля, ты?
Голос Смородиной. Это было так неожиданно, что Пронин не знал, что ответить.
— Почему молчишь? У тебя народ?
— Нет, — ответил Пронин. Ответил резче, чем хотел бы. Надо, сказал он себе, спокойнее.
— Я иду к тебе, мне надо поговорить с тобой.
— Я занят сейчас, — ответил Пронин, — у меня нет времени.
От волнения голос его дрожал.
Помолчали. Оба слышали дыхание друг друга.
— Николай, если даже ты очень занят, все равно должен меня выслушать.
— Я же сказал: у меня нет времени. — Гнев и обида, слегка приглушенные, снова набирали силу. — И если бы даже было время, я не хочу вас видеть. У нас с вами нет больше ничего общего.
И Пронин повесил трубку. Вышел. Отыскав глазами часового, кивнул ему. Тот подошел ближе.
— Если придет Смородина — ко мне не пускать! Скажи, что я занят.
Вместо обычного «есть» удивленный часовой только кивнул.
Санчасть полка находилась в двухстах метрах от штаба. Накинув на плечи полушубок, Смородина направилась к Пронину. Одолев снежные бугры, она вышла к автофургону начальника штаба.
— Куда, товарищ капитан? — преградил ей путь часовой.
— К начальнику.
— Нельзя!
— Почему?
— Так приказано.
— Кто приказал?
— Майор Пронин.
— Не может быть! Вы его неправильно поняли. Прошу передать, что пришла капитан Смородина. По служебному делу.
— Не надо зря просить, товарищ капитан, — с сочувствием сказал боец. Майор только что приказал: если придет Смородина — ко мне не пускать! Я, мол, занят.
Лена прикусила губу.
«Вот, значит, как…» — подумала она. Лицо ее помрачнело, как осеннее небо.
— Тогда я вас очень прошу: скажите майору, что капитан Смородина приходила. Приходила и ушла.
— Слушаюсь!
Пронин из фургона слышал весь разговор часового с Леной, видел, как она, огорченная и расстроенная, сломленная, пошла прочь. Майор почувствовал угрызение совести, он ужаснулся своей жестокости, хотел открыть дверь, окликнуть Лену, вернуть ее назад, попросить прощения, но… Дикая ревность и упрямство помешали ему, и он удержался от доброго порыва.
2
В медчасти Маша Твардовская принимала больных. Поздоровавшись со всеми, Смородина сняла шубу.
— Ну, как дела? — спросила она, а ответа не слышала — в висках у нее стучало, сердце ныло от обиды; она пыталась забыть то, что только что произошло у нее с Прониным, и не могла. Она никак не ожидала от Николая такой грубости.
— Стоит ли перевязывать эту рану, доктор? — спросила Маша. — Она уже зарубцевалась. Может быть, оставить открытой?
— Давайте посмотрим. — Она помнила этого бойца, Мустафу Велиханова, и помнила, как перевязывала эту осколочную рану. Рана, действительно, затянулась. Прощупав ее, осмотрев, Лена спросила:
— Не беспокоит?
— Нет, не беспокоит.
— Говори правду. А то некоторые мужчины не желают признаваться, что у них что-то болит.
— Я не из таких мужчин, доктор.
Смородина обернулась к медсестре:
— Маша, я думаю, все-таки лучше будет, если еще раз наложишь повязку.
Твардовская быстро, сноровисто забинтовала рану.
Врач той порой осмотрела остальных больных и вышла из палатки — помыть руки.
Мустафа посмотрел ей вслед, оглянулся, — они с Машей были одни — и сказал шепотом:
— Слушай, Маша, имей совесть! Разве так туго можно бинтовать? При враче я терпел, не стал кричать. А ногу так перехватило, что, кажется, жилы лопнут. Ради бога, перевяжи.
— Врешь, не туго!
— Зачем мне врать? Туго!
— Но ты же и не пикнул, когда перевязывала.
— А что, пищать обязательно?
Твардовская размотала повязку.
— Извини, Мустафа, действительно, туговато…
— Сколько можно извинять? Совсем меня забыла, на свидание не приходишь, а когда делаю тебе замечание, говоришь: «извини». Сколько можно извинять?
Маша, лукаво посмеиваясь, спокойно выслушивала упреки Мустафы. Вдруг, оглянувшись на дверь, она бросилась на грудь Мустафе и с жаром поцеловала его в губы. У Мустафы закружилась голова, он оперся руками о тахту, медленно поднялся, Маша улыбалась, глядя на него невинными глазами.
— Извини, дорогой Мустафа. Прости.
— Опять «извини»! Нет, на этот раз не прощу… — Мустафа что есть силы прижал Машу к себе; ее могучая грудь мягко легла на широкую грудь Мустафы.
— Уф, Мустафа, задыхаюсь! Что ты делаешь?
— Как что? Ты поцеловала меня, я поцеловал тебя — возвращаю долг! И он впился в податливые губы Маши.
