бессмертия…

Вдалеке зазвучала песня. Вниз по узкой улочке шла процессия — черт в мохнатой шкуре, кот, дед, баба, медведь, чабан, казак и коза. Над ними плыла звезда на шесте.

Когда-то давным-давно, в будущем ХХI веке, еще не родившаяся сейчас Даша Чуб, возвращаясь ночью домой, приблудилась к почти таким же колядникам — черту, казаку, представившемуся ей не Василием, а Вакулой, и бродила с ними всю ночь, распевая песни, смеясь, стучась в незнакомые квартиры, где им подносили шоколадки и чарки. И напилась страшно, и совершенно не помнила, как вернулась домой.

Щедрый вечiр! —

завел мужской голос.

Чуб засмеялась от необъяснимого счастья. Эту щедровку они с Вакулой и горланили тогда ночь напролет.

И Даша вдруг окончательно ощутила себя заблудившейся во времени — нет, находящейся вне какого-либо времени! Она не знала, щелкнула ли Акнир снова пальцами — но это не имело значения. Ибо улица, на которой они стояли, могла быть в любом году. И в любом году могла плыть звезда на шесте. И в любом году узкую улицу мог залить девичий смех. И щедровка звучала….

Чуб открыла рот и подхватила:

Хай вам буде щастя й доля Урожай дозрiлий в noлi. Щоб у вашiй свiтлiй xami Ви завжди були багатi —

ответили ей.

И ей показалось, что эта песня звучит сразу во всех годах. И в 1917, и в 1972, и в их ХХI веке. И снег скрипит под их ногами. И девки смеются. И они стоят тут столетья, сразу во всех столетьях. И Акнир плачет у нее на груди, то ли от радости, то ли от горя, оплакивая свою мать и радуясь, что она будет жить.

Время не имеет значенья. Все самое главное, важное — существует всегда!

Даша не думала об этом, не формулировала. Легко отказавшись от огромности власти, она не знала, что в минуту ей довелось познать то, что способна вместить в себя одна владычица Вечного Города — время, не имеющее конца и начала.

Она просто смотрела сквозь время, видя, как под одним его слоем просвечивает другой, под одним годом — иной, и так без конца. И улыбнувшись подарку, о котором не знала, засмеялась и тряхнула Акнир.

— Хватит рыдать! Домой страшно не хочется… Пошли еще куда-нибудь развлечемся. Айда с ними! Давай подпевай мне:

Щоб вам весело жилося, I все кращее збулося. Щедрый вечiр! Добрый вечiр!

Глава шестнадцатая,

в которой наряжают настоящую елку

Новый год, 1916 год.

Щедрый вечiр! Добрый вечiр! —

пели за окном.

— Теперь заходи, — крикнула Катя.

Маша шагнула в комнату. Постояла на пороге. Медленно пошла к огромной наряженной елке.

На ее ветках горели тонкие восковые свечи на золотистых прищепках, на красных гарусных нитках висели краснобокие яблоки, пряники, разноцветные хлопушки, стеклянные шары.

В Машину старую квартиру на Фундуклеевской нельзя было пускать посторонних, потому все праздничное убранство — от пола, натертого мастикой, до традиционного оливье на столе — было делом Катиных рук.

— Ну как? Хорошо я придумала — Новый год вместе отметить? — спросила Катерина.

Маша не ответила, стояла у ели, слегка наклонив голову влево, со свойственным ей отрешенно- пустым взглядом.

Дображанская взглянула в окно — погода вышла под стать празднику, с улицы стекло перекрыла струящаяся белая штора пушистого снега, стекла прорисовал дивными цветами старатель-мороз. И на душе Катерины стало радостно-празднично:

— Посмотри, какой сказочный снег, мороз, красота! Как можно не быть счастливой в эту минуту?

— В эту минуту, — тускло сказала Маша после секундной заминки, — мастеровой на Подоле спьяну забивает насмерть жену. На Контрактовой замерзает ребенок. Мальчик. Пять лет. Три минуты жизни ему осталось всего… Из-за этого снега с морозом нынешней ночью в Киеве погибнет 17 человек и полсотни животных. Прости, Катя, трудно мне быть счастливой, глядя на него, — лжеотрок произнесла это устало и впрямь извинялась за свою неспособность быть счастливой.

— Так побежали… — вскинулась госпожа Дображанская.

— Куда?

— Спасать мальчика, женщину…

— Всем не поможешь, Катя. А этим двум я уже помогла.

— Вот так ты и живешь, Маша? — охнула Катерина Михайловна. — Каждую минуту?

Она вдруг окончательно разгадала причину странной, столь раздражающей Дашу, отрешенной заторможенности Отрока Пустынского. Ее безрадостного лица, пустых глаз, привычки постоянно прислушиваться к чему-то неслышимому, говорить с глубокими паузами, то и дело отвлекаясь на что- то.

Не было у Маши минуты для счастья! Ибо не было в христианском мире ни одной счастливой минуты — каждую минуту кто-то страдал, умирал, терзал и терзался. И счастлив мог быть только тот, кто не знал об этом, — иными словами, все-все люди на свете, кроме их Маши.

Кате стало страшно за нее. Каково это — знать каждый миг о всех зверствах, творимых в этот миг на земле? Знать, что ты в силах помочь… Можно ли, зная, что можешь, — не прийти на помощь? И можно ли, помогая всем и всегда каждый миг, не утратить себя?

Не зря Даша Чуб переживала, что их Маша пропала. Их Машу растащили, разобрали по дням, по

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату