было плевать, что ты им предсказал… Папюс им предсказал. Но кто вас послушал? Сказать, как ты помер?
— Знаю, — отвесил старец.
— А знаешь, что с тобой после смерти случилось? Твою могилу разрыли, осквернили, а тело сожгли вместе с мусором, как колдуна! Жаль только в прошлой редакции. — Акнир повернулась к Кате. — Вот он, выходит, куда подевался: к Отроку в Пустынь подался. Маша его и укрыла… Жаль, я не знала. Хоть догадка была. Никакого ведовства, метод дедукции. Царя Николая вполне могла уговорить его мать. Но царицу… только Распутин! Так бы Аликс и помчалась в Киев к ненавистной свекрови, кабы Наш Друг ее в письме не позвал. Еще и сына пообещал исцелить. Что ж… — шестнадцатилетняя ведьма расправила плечи. — Благодарю, ты оказал мне большую услугу. Царь Алексей здоров. Излечен самим святым Отроком Пустынским. Теперь посадить его на трон будет еще легче. Кстати, знакомься, это Катерина Михайловна. Бесись, предатель… Теперь твоя очередь!
Стуча каблуками, Акнир пошла по коридору.
— А ты, Катерина Михайловна, чего молчишь, не возразишь, не согласишься с ней? — голос святого черта внезапно изменился, стал обволакивающим, медоточивым.
«Кот Баюн», — немедленно окрестила его Дображанская.
Поглядев вслед разъяренной Акнир, Катя неохотно повернулась и увидела вдруг прямо перед собой большеносое, приплюснутое, вытянутое лицо Распутина, кажущееся еще более длинным из-за ровной прямой бороды.
— Вот она какая, выходит… — сказал святой черт нараспев, — красота-то земная, — прозрачные затягивающие глаза вобрали Катю.
И что-то неприятно-волнительное предательски шевельнулось у нее в животе.
«Гипнотизер паршивый…»
— Хочешь знать, отчего она меня предателем кличет? — утвердительно сказал он Катерине. — Хочешь знать — приходи ко мне. Да одна приходи… Ох, глазки, глазенки-то как засверкали! Не придешь, — кивнул он. — А не придешь, так и не узнаешь ничего, красота, — дразняще произнес святой черт, обходя Катю кругом. — Ради такой красоты любой мужик Бога забудет… — слова дунули ей в шею. — Врешь, не возьмешь меня, ведьма!
Он вновь стоял перед ней — лик исказился, взгляд стал тяжелым.
— Я видел иную красоту! Я видел святую киевскую Лавру Печерскую. Видел пещеры и видел простоту, где нет ни злата, ни серебра и почивают угодники Божии без серебряных рак, только простые дубовые гробики. Там красота… А здесь… — воздел он очи вверх. — Красота-то красота, да не божья, а бабья! Твоя! Мама тоже красоту такую любила. Весь дворец в Ливадии приказала так изукрасить.
«Ливадийский дворец, — внезапно вспомнила Катя. — Вот на что похожа правая часть особняка…»
— Верно в Писании сказано, — зло сказал старец, — бабы испокон веку во всем виноваты. Вам ведь земных мужей мало, вам небесного отца подавай… Бабы русский народ до смуты и довели.
— Бабы? — столь оригинальной версии событий Катерина еще не слыхала.
Точнее, слыхала, но очень-очень давно.
Новый Матриархат. Именно Октябрьская стала революцией женской…
— Какие еще бабы? — заинтересованно спросила она.
— Ну, революционерки, — брюзгливо сказал старец. — Я как из квартиры ушел, все ходил, глядел на людей, глядел, как мир православный шатает. И грустно мне было, и тошно. Все видел своими глазами! Бабы 23 числа в Петрограде смуту устроили в честь дня своего…
— Какого их дня?
— Бабского.
— Женского дня? В феврале?
— И пошла смута дальше… Рабочие страйк объявили. На их сторону солдатики встали.
— А женский день тут при чем? — наморщилась Катя. — Он 8 марта. А 23 февраля…
Катерина запнулась.
В 1918 большевики перевели время на две недели, навеки разделив эпохи на стили — «старый» и «новый». Получалось 23-е — день советской армии — был до революции женским днем и лишь потом перескочил на 8-е!
Вся февральская революция, закончившаяся сверженьем царя, уместилась между 8 марта по новому стилю и 8 марта по старому…
Бабы сделали революцию! Почему ж никогда, ни в одном учебнике об этом не было сказано ни слова?
Катерина Михайловна подняла глаза на манерные модерновые лепные кувшинки, вьющиеся по потолку…
И вдруг получила исчерпывающий ответ на свой вопрос.
Глава двенадцатая,
в которой на Катю снисходит ОЗАРЕНИЕ
— Екатерина Михайловна, шалят нынче в Городе, — проканючил шофер.
— Неясно сказала? Езжай, и не торопясь, — отрезала Катя.
Шофер отвернулся, состроил гримасу:
«Дом новый купить хочет, что ли? Их нонче, верно, за бесценок скупают».
Добрых полдня Катерина Михайловна колесила по Киеву. Иногда приказывала остановиться, рассматривала фасады, чертила что-то в блокноте. Раз шофер изловчился и заглянул — ерундень: завитушки, цветочки, дамские личики…
«И все думают, что это так, ерундень: завитушки, цветочки, дамские личики», — поражалась Катя.
До вчерашнего озарения ей никогда не приходило на ум сосчитать, сколько в Киеве домов в стиле Модерн.
Сразу за поворотом с Банковой, где стоял Катин химерный дворец, на углу Лютеранской, Дображанская вышла из автомобиля, чтобы взглянуть на двухэтажный особняк, прозванный в Киеве «Домом Плачущей вдовы». Никто не знал, почему бетонную даму прозвали вдовою, но все знали, когда идет дождь, по щекам «вдовы» текут слезы.
Серое женское лицо на фасаде украшала корона из каштановых листьев — корона Киева. Дом был демонстративно рогат: над каштановым убором вдовы из крыши вырастали два «рога».
«Ну, здравствуй, Великая Мать…» — хмуро сказала Катерина Михайловна.
Ни на заветной опушке, ни в дремучем лесу, где полагалось таиться языческим капищам с погаными идолищами — языческая Богиня глядела на Катю с дома на центральной улице Киева.
«Новый Матриархат. Модерн — значит новый. Модерн — женский стиль… Все сказано почти прямым текстом!»
Странное и головокружительное это было озарение — понять, что весь Киев, да что там, весь мир застроен языческими храмами!
Представляясь изящным новым стилем, за два десятилетия древний культ завладел домами и душами от Англии до Барселоны, от Парижа до Нью-Йорка. И в эти же самые годы женщины Англии, Парижа, Нью- Йорка внезапно подняли головы и начали теснить мужчин… Но мужчины не увидели связи!
Модерн родился в Англии, феминизм тоже пришел оттуда (это также не произвело впечатления!). Модерн неприкрыто возвеличивал магию природы и Женщину, способную, как и Великая Мать, даровать и отнимать жизнь, — женщину-амазонку, женщину-ведьму, женщину-убийцу. Саломею, убившую христианского пророка Иоанна Крестителя, Юдифь, похитившую жизнь Олоферна …
