«Почему в школу пойдет она, а не мама?» — Голос внутри моей головы все никак не желал успокаиваться.
Дора отвела меня домой, тихо сказала что-то матери и быстро ушла. Мама равнодушно посмотрела на меня и занялась своими делами.
Что со мной будет? Этот вопрос не давал мне покоя. Я была уверена, что теперь они обязательно попытаются узнать, кто отец ребенка. Многократно отрепетированная ложь была готова сорваться с моего языка, но окружающим, кажется, было все равно.
На следующий день я пошла в школу, потому что никто мне этого не запрещал. Но до класса я так и не добралась. Стоило мне пройти сквозь школьные ворота, как кто-то схватил меня за руку и строгий учительский голос сообщил, что я должна немедленно явиться в кабинет директора.
Меня решили исключить. Я была слишком шокировала, чтобы до конца понять, что именно говорит директриса, но слова «плохое влияние», «неслыханное поведение», «ужасное разочарование» я уловила. Они гремели в ушах, но я ничего не могла сказать в свою защиту, поэтому молча развернулась и вышла из ее кабинета.
Идя к школьным воротам, я тихо молилась, чтобы там меня ждала большая черная машина, — но он не приехал.
Не зная, что делать, я отправилась домой.
Узнав, что меня исключили, мама пожала плечами: «А ты чего ожидала?» Пока я придумывала ответ, она начала описывать, какими будут следующие несколько месяцев моей жизни. Передо мной открывались довольно мрачные перспективы.
— Всем будет лучше, если никто не узнает о твоем положении, — пояснила мама перед тем, как изложить новые правила.
Итак, отныне я могу забыть о прогулках на лугу, у пруда и вообще о том, чтобы выходить за границы нашего участка. Более того, мне не следует появляться в саду перед домом, потому что там меня могут увидеть прохожие. Если мне понадобится подышать свежим воздухом, в моем распоряжении задний двор. Если кто-нибудь, кроме Доры, заглянет к нам в гости, я должна сидеть в комнате до тех пор, пока эти люди не уйдут.
Я с ужасом смотрела на маму, которая равнодушно говорила о том, что я стану фактически узницей в собственном доме. Я пыталась отыскать в ее лице хоть слабый отсвет сочувствия и заботы, и на какой-то миг мне даже показалось, что в маминых глазах мелькнуло что-то, похожее на жалость и понимание, но она быстро отвернулась. Мама смотрела на меня с тем же выражением, что и Дора, когда та пыталась избавиться от ребенка, — с холодной решимостью. Я начинала понимать, что спорить бесполезно — что бы я ни сказала, это ничего не изменит.
— И вот еще что, Марианна, — спохватилась мама. — Отец хочет поговорить с тобой после того, как вернется с работы. Так что посиди пока в своей комнате.
— А почему я должна сидеть там? — тихо спросила я, чувствуя, что стены дома начинают сужаться и мне не хватает воздуха.
Мама ответила, что после ужина настроение отца может улучшиться, и хорошо бы мне не попадаться ему на глаза, пока он не поест.
До возвращения отца с работы оставался еще целый час, и минуты утекали с мучительной неторопливостью. В животе прочно поселился тугой комок страха, а в голове крутился только один вопрос: если мама так обошлась со мной, то чего ждать от скорого на расправу отца?
Я стояла у окна своей спальни, комкая в руках край занавески, и смотрела на соседний дом, гадая, где может быть мужчина, живущий в нем. В тот момент я не думала о тех отвратительных вещах, которые он заставлял меня делать. Вместо этого я вспоминала, как он спас меня от безногого чудовища. В ушах звучали его слова о том, что он никому не позволит причинить мне боль, что он всегда будет рядом и защитит меня. Я хотела, чтобы он пришел к нам домой и помог мне.
Наконец большая черная машина зашуршала гравием на площадке. Я внимательно следила за тем, кто был за рулем, но он, заметив мой пристальный взгляд, равнодушно отвернулся.
Неужели он не понимает, что нужен мне? — спрашивала я себя, и внутренний голос ехидно отвечал: «Конечно, понимает, но ты же знаешь, что он не собирается тебе помогать». Он вошел в дом, даже не оглянувшись в мою сторону, а я все ждала и ждала, стоя за занавеской. Конечно, сейчас он выйдет, посмотрит на меня, улыбнется так, как улыбается только мне, и я снова почувствую себя особенной…
Он так и не вышел, зато я увидела, как к дому подъезжает на велосипеде отец. Он-то сразу нашел глазами мое окно и заметил меня, несмотря на то что я поспешила отойти.
Где-то через час после возвращения домой отец позвал меня вниз. На трясущихся ногах я медленно спустилась по лестнице на кухню.
Отец сидел на стуле задом наперед, облокотившись на спинку, и, не отрываясь, смотрел на меня. Я не хотела встречаться с ним взглядом, поэтому опустила голову и принялась внимательно изучать узор на линолеуме.
— Расскажи-ка мне, Марианна, во что ты умудрилась вляпаться? — произнес он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Это был явно риторический вопрос, поскольку он сразу задал второй — опять же не затем, чтобы получить ответ: — Я так понимаю, ты не собираешься признаваться, чей это ребенок?
До меня наконец дошло, что мужчина из соседнего дома был прав: кто отец ребенка, по большому счету, никого не интересует. Я беспомощно качнула головой. Откуда-то пришла догадка, что отец
Я молча ждала, что еще скажет отец.
— Пока ты сидишь дома, постарайся никому не попадаться на глаза, — произнес он после недолгого молчания. — Поняла, Марианна?
— Да, папа, — прошептала я, чувствуя, что еще немного — и я уже не смогу сдержать слезы.
— Будешь помогать матери с детьми. И не дай бог я увижу тебя на дороге! Не вздумай выходить из дома через парадную дверь! Все поняла?
— Да, папа. Мама мне уже все объяснила.
— И вот еще что…
Интересно, неужели может быть хуже?
— Чтобы я больше не видел, как ты пялишься в окно.
То есть он заметил. И наверное, понял, кого я высматриваю.
Я ждала, что отец скажет что-нибудь еще, но услышала лишь:
— А теперь садись ужинать.
Стараясь скрыть беспокойство, я прошла мимо отца, села на свое место и попыталась проглотить хоть немного рагу, которое мама поставила передо мной.
Мужчина из соседнего дома предупреждал меня, что им будет все равно. Зато меня не избили.
Глава двадцать восьмая
Хотя мама по-прежнему ходила к ней в гости, Дора к нам больше не заглядывала. Так что после того, как меня исключили из школы и началось вынужденное затворничество, единственными людьми, с кем я общалась, были мои родители и малыши. Я не могла вырваться из четырех стен, не могла скрыться от холодности матери, равнодушия отца и не могла забыть о предательстве мужчины из соседнего дома. Зато я нашла убежище в своем воображении. Я снова начала сочинять истории, только на этот раз они были не о пушистых зверьках и людях из прошлого века, а об очаровательной сладкой малышке, спящей в моей комнате. В своих мечтах я наряжала ее в красивые платьица, которые шила своими руками; я представляла, что у нее будут золотистые локоны и голубые глаза, совсем как у моей куклы Белинды… Вот она подрастает,
