входит соблюдение служебной тайны. Обращаясь к обоим: вы же не думаете серьезно, что можете вот так запросто заглянуть в документы. Вы даже не узнаете от меня, есть ли такие документы, любезная госпожа Адомайт. Если вы не имели доступа к рукописным вариантам, содержащим сведения, не подлежащие разглашению, значит, предположительно эти документы не имеют к вам никакого отношения. Совсем никакого, спросила госпожа Адомайт. По-вашему, меня это никак не касается? Мой собственный брат, вообще целый родительский дом никак меня не касается? Меня, меня… вскричала госпожа Адомайт. Но тут же вдруг и умолкла. Не прошло и двух минут, как она уже была на улице и села в разгневанном состоянии в грузовичок, чтобы вернуться в трактир…
Визнер был после полудня в таком возбуждении, можно сказать, эйфории, что в беспокойстве бегал туда-сюда по улице. Его охватило странное чувство ожидания чего-то. Он почти наверняка был уверен, что что-то должно произойти, правда, не мог сказать, что именно. Он чувствовал себя так, будто должна резко смениться погода или, может, как раньше перед летними каникулами. Неожиданно ему повстречалась Ута. Несмотря на то что она очень спешила, он завел с ней разговор, очень приветливо и даже в какой-то мере ласково. Слова так и слетали с его уст, свободно и непринужденно. Он рассказал ей, как они целую ночь праздновали во дворе у Буцериуса, о костре и людях вокруг него, о тех, кто приходил и уходил, обо всех, кроме Кати Мор и Гюнес, не упомянув обеих ни словом. А что это ты в таком восторженном настроении, спросила Ута. Почему восторженном, спросил он, ни в каком он не в восторженном, а просто так. Хотя, конечно, может, и в восторженном, все дело в том, что не может же он вечно предаваться мрачным мыслям, а насколько ей известно, все последние дни его одолевали только мрачные мысли, но теперь это все в прошлом, он, впрочем, все время хотел позвонить ей, но как-то не получилось. Она: а зачем ты хотел позвонить мне? Он: а почему бы и нет? Хотел позвонить, и все тут, что в этом такого? Ута посмотрела на него очень недоверчиво. Он еще раз заверил ее, что действительно хотел позвонить, но зачем, точно объяснить не может. Ута сказала, она его не понимает. Ничего удивительного, подхватил Визнер и как-то странно рассмеялся, он и сам себя не понимает, а сегодня еще меньше, чем когда-либо. Ута сказала, ей непонятно, что это означает. Тут Визнер заметил, что для нее он действительно разговаривает странно и непонятно, и был рад, что Ута спешила и бессмысленный разговор можно было прервать. Ей надо идти, она условилась о встрече, сказала она. Да-да, это он вполне понимает, сказал Визнер, условленная встреча. Он не станет ее задерживать. Она недоуменно посмотрела на него. В этот момент она была особенно неприятно поражена. Визнер нашел это более чем странным. Что это с ней? Вроде ведь не произошло ничего особенного? Или я чего-то не заметил? Нет, сказал он себе, я действительно не давал ей никакого повода для волнений, на сей раз действительно нет. Но Ута посмотрела на него и только покачала головой, словно он только что свалился с другой планеты. Она ждала, что он еще что-нибудь скажет, но он больше ничего не сказал, и прежде всего, по той причине, что сказать ему было нечего. Ута молча резко развернулась и ушла. Он постоял какой-то момент, словно громом пораженный, но потом тут же забыл о случившемся, и его вновь заполнили романтические ожидания, усиливавшиеся с каждой минутой, но никак не связанные с Утой Бертольд. Потом он вдруг обнаружил, что его бывшая подружка все еще тут. Она отошла от него всего на несколько шагов и, стоя на тротуаре, наблюдала за ним. Он улыбнулся. Потом он увидел в ее глазах слезы. Она снова подошла к нему и взяла его за руку. Ее рука показалась ему абсолютно чужой, такого прежде никогда не было. Даже к своей собственной руке он и то испытал отчуждение. И очень удивился, что это все-таки его рука. Сначала он ничего не понимал, что говорила Ута. Антон, сказала она, мне непременно нужно, чтобы ты пришел на пикник, слышишь меня? Обязательно приходи на пикник к твоему отцу, мне надо что-то сказать тебе, это важно… То, что я хочу сказать тебе, очень важно, ты слышишь меня? От гнева она почти кричала, потому что видела, что Визнер совершенно отсутствует и не слышит ее. Я приду туда в пять и буду ждать тебя, но не больше часа, слышишь меня? Ты понял? Визнер сказал, конечно, он все понял, чего тут не понять, она придет попозже на садовый участок у реки и ей надо ему что-то сказать, он все прекрасно понимает. Но только он, Визнер, не понимает, что все это значит. Если ей надо ему что-то сказать, почему, спросил он, она не может сделать этого сейчас и здесь. Ута отрицательно покачала головой и оставила Визнера одного. Он удивленно поглядел ей вслед. Следующие два часа он провел вместе с Куртом Буцериусом и разными другими людьми, и при этом самым привычным образом для праздничного дня. Они перемещались из одного трактира в другой, от одной пивной стойки к следующей и выпили очень даже прилично. Без четверти пять Визнер и Буцериус появились на садовом участке, взяли по бутылке пива и уселись на легкие пластмассовые стулья. Оба они все время о чем-то шептались и каждые пять минут разражались громким смехом. Некий булочник, школьный товарищ Георга, особенно часто оказывался жертвой их язвительных насмешек, хотя немало досталось и отцу Визнера, стоявшему у гриля в нижней рубашке и спортивной кепочке на голове. Про булочника они сказали, что этот человек решил когда-то в своей жизни заделаться пекарем, решил просто так, ни с того ни с сего, и с тех пор так и встает каждый день в четыре утра и возится с тестом, а все потому, что с самого начала в нем засело желание стать пекарем, и ничего больше. Днем он стоит у себя в булочной и продает, не переставая всем улыбаться, то, что сам и напек. И оба опять закатились от смеха, найдя все это смешным и очень остроумным. Он презирает такие профессии, сказал Визнер и демонстративно откупорил еще бутылку пива. Эти люди — ничто, дальше своего ремесла они ничего не видят. Эй ты, Ничто, крикнул он вдруг булочнику (того звали Бернд Хензель). Хензель не отнес этого окрика на свой счет или просто его не слышал. Эй, Ничто, алло, снова крикнул Визнер. Хензель опять не прореагировал. Ну, собственно, это совершенно логично, сказал Визнер. Ничто и есть ничто, даже ничего не слышит. Эй, Ничто, привет, Ничто Хензель, приветствуем тебя, крикнул Визнер, и тут Хензель посмотрел в их сторону. Визнер сделал булочнику приглашающий жест рукой, в которой держал бутылку, как бы показывая ему, что тот должен подойти, выпить с ними или хотя бы чокнуться. И в самом деле булочник отделился на время от своей компании и подошел к Визнеру с Буцериусом.
Привет, Антон, сказал он очень по-дружески, как твои дела, чем ты теперь занимаешься? Я читал в газете про твою поездку и пришел в полный восторг. Что за романтическое приключение! Он, Антон, одним махом станет знаменитым на весь Веттерау. По лицу Визнера разлилась довольная ухмылка. Вот когда он вдоволь поиздевается над пекарем. О каком таком великом путешествии он говорит? Он даже не понимает, о чем тот ведет речь. Точнее, он не может понять, кто тут вообще говорит, а главное —
