Сегодняшний промах с дубом стал последней каплей. Сидя за столом, капитан погрузился в сладкую мечту. Ему представилась фантастическая ситуация: он застает солдата на месте какого-то преступления и приговаривает к расстрелу. Это немного успокоило. Он налил себе чаю из стоящего на столе термоса и сосредоточился на других, более важных заботах.
Для плохого настроения у капитана в этот вечер имелось немало причин. Он был своеобразным, непростым человеком. С тремя основами бытия — жизнью, сексом и смертью — его связывали не совсем обычные отношения. В области секса капитан сумел достичь шаткого равновесия мужского и женского начал, взяв от каждого самые слабые и уязвимые свойства. Для человека слегка не от мира сего, способного, пренебрегая страстями и обидами, полностью отдаться работе, науке или какой-нибудь безумной идее, вроде квадратуры круга, — для этого человека не все еще потеряно. У капитана такая работа была, и он не щадил себя; ему прочили блестящую карьеру. Не будь у него жены, он, возможно, и вообще не заметил бы, что ему чего-то недостает. Но он был женат и страдал. У него была печальная склонность влюбляться в любовников своей жены.
Что касается жизни и смерти, то здесь дело обстояло просто: из двух могущественных инстинктов второй в капитане явно перевешивал. Именно по этой причине он был трусом.
Кроме того капитан Пендертон был весьма образованным человеком. В годы холостой лейтенантской жизни у него оставалось много свободного времени для чтения, поскольку сослуживцы появлялись в его комнате редко, а если и появлялись, то не поодиночке. Его мозг был набит самой разнообразной информацией. Например, капитан мог во всех подробностях описать пищеварительный аппарат рака или стадии развития трилобита. Капитан вполне прилично говорил и писал на трех языках, разбирался в астрономии, прочел массу стихов, но, несмотря на все это, ни одной собственной мысли ему в голову никогда не приходило. Для рождения мысли требуется соединить два или больше известных факта, а на это у капитана недоставало смелости.
Сидя в одиночестве за письменным столом, не в силах начать работу, он и не пытался разобраться в своих чувствах. Ему снова представилось лицо рядового Уильямса. Потом он вспомнил, что их соседи Лэнгдоны сегодня приглашены к ним на ужин. Майор Моррис Лэнгдон был любовником его жены, но на этой мысли капитан не стал задерживаться. Вместо этого ему вспомнился один давний вечер, вскоре после свадьбы. Как и сейчас, его охватило тогда томительное беспокойство, и он обнаружил любопытный способ от него избавиться. Капитан сел в автомобиль, поехал в город, ближайший к гарнизону, в котором он тогда служил, оставил машину и долго бродил по улицам. Была зимняя ночь. У порога какого-то дома капитан увидел съежившегося котенка. Котенок нашел здесь убежище от снега и ветра; наклонившись, капитан услышал мурлыканье. Он поднял котенка и почувствовал, как тот дрожит. Капитан долго смотрел на нежную кроткую мордочку, гладил теплую шерстку. Котенок был совсем маленький, только-только открыл свои мутно-голубые глазки. Наконец капитан взял его на руки и пошел по улице. На углу стоял почтовый ящик. Капитан быстро оглянулся по сторонам, откинул примерзшую крышку и сунул котенка внутрь. После чего пошел дальше.
Дверь черного хода хлопнула, и капитан поднялся. Его жена сидела на кухонном столе, а чернокожая служанка Сюзи стаскивала с нее сапоги. Госпожа Пендертон была не чистокровной южанкой. Она родилась и выросла в армейском гарнизоне; ее отец, за год до отставки получивший звание бригадного генерала, был родом с Западного побережья. Мать, правда, родилась в Южной Каролине, так что по своим повадкам жена капитана была вполне южанкой, и хотя ее кухонная плита не была покрыта многолетним слоем грязи, как у бабушки, но и особой чистотой не блистала. К тому же госпожа Пендертон разделяла многие южные предрассудки, например, считала, что пирог несъедобен, если тесто не раскатали на столе с мраморной крышкой. Когда капитана перевели в Шофильдский гарнизон, им пришлось из-за этого везти тяжеленный стол (на котором она сейчас сидела) на Гавайи, а потом обратно. Если ей попадался в тарелке черный курчавый волосок, она спокойно откладывала его на салфетку и продолжала есть как ни в чем не бывало.
— Сюзи, — спросила госпожа Пендертон, — у людей бывает два желудка, как у кур?
Не замеченный ни женой, ни служанкой, капитан стоял в дверях. Госпожа Пендертон избавилась от сапог и зашлепала по кухне босиком. Она вытащила из духовки окорок и посыпала верхушку сахарной пудрой и хлебными крошками. Налила еще порцию виски, на этот раз полстопки, и, поддавшись неожиданному приступу веселья, исполнила дикарскую пляску. Она прекрасно понимала, что муж злится.
— Ради Бога, Леонора, поднимись наверх и обуйся!
Вместо ответа госпожа Пендертон замурлыкала какой-то причудливый мотивчик и, покачивая бедрами, прошествовала мимо капитана в гостиную.
Ее муж последовал за ней.
— Какая ты все-таки неряха!
Растопка лежала в камине, и госпожа Пендертон нагнулась, чтобы ее разжечь. Нежное личико порозовело, над губой выступили жемчужные капельки пота.
— Лэнгдоны придут с минуты на минуту. Ты что, собираешься сесть за стол в таком виде?
— Естественно! — ответила она. — А почему бы и нет, старая перечница?
— Как ты мне отвратительна! — проговорил капитан бесцветным голосом.
В ответ госпожа Пендертон рассмеялась. Ее смех был негромким, но безудержным, словно она услышала пикантную сплетню или вспомнила неприличный анекдот. Она стащила с себя свитер, скомкала и швырнула через всю комнату в угол. Потом неторопливо расстегнула бриджи, выбралась из них и на мгновение замерла, обнаженная, возле камина. Освещенное золотисто-оранжевым огнем тело было прекрасно. Крутые плечи, резко выделяющиеся ключицы, небольшие круглые груди, нежные голубые жилки между ними. Еще несколько лет — и тело расцветет, словно распустившаяся роза, но пока его нежная округлость сдерживалась и дисциплинировалась верховой ездой. Хотя стояла она неподвижно, в ней угадывалось скрытое движение, как будто, прикоснувшись к прекрасной плоти, можно было почувствовать медленное биение алой крови. Капитан уставился на нее с негодованием человека, получившего пощечину, а она величественно прошла в прихожую и двинулась вверх по лестнице. Передняя дверь была распахнута в ночную темноту, легкий ветерок шевелил пряди бронзовых волос.
Она дошла до середины лестницы, прежде чем капитан пришел в себя и неверными шагами бросился вслед.
— Я убью тебя! — выдавил он. — Убью! Убью!
Он ухватился за перила и уперся ногой о ступеньку, словно собирался догнать ее одним прыжком.
Госпожа Пендертон медленно повернулась и равнодушно глянула сверху вниз:
— Мальчишка! Ты, кажется, хочешь, чтобы голая женщина вытащила тебя на улицу и там отлупила?
Капитан так и застыл на месте. Потом опустил голову на вытянутую руку и тяжело оперся о перила. Послышался звук сдавленного рыдания, хотя слез в его глазах не было. Постояв так немного, капитан выпрямился и вытер шею носовым платком. Только теперь он заметил, что передняя дверь распахнута настежь, дом ярко освещен, все шторы подняты. Он почувствовал внезапную слабость. Кто-нибудь мог проходить по темной улице перед домом. Он вспомнил о солдате, которого оставил на опушке леса — тот мог увидеть происшедшее. Капитан испуганно оглянулся. Потом пошел в кабинет, где у него хранился графин с выдержанным коньяком.
Леонора Пендертон не боялась ни людей, ни зверей, ни самого дьявола, а в Бога не верила. При упоминании имени Божьего ей на ум приходил отец, который по воскресным дням читал иногда вслух Библию. Из нее она запомнила две вещи: Христос был распят на месте, называемом Голгофа, и однажды он въехал куда-то на осле, а какой, скажите на милость, нормальный человек будет ездить на осле?
Не прошло и пяти минут, как Леонора Пендертон забыла о ссоре с мужем. Она пустила воду в ванну, приготовила одежду. Для гарнизонных дам Леонора Пендертон была любимым предметом замысловатых сплетен. Если им верить, вся ее жизнь представляла собой сплошную череду любовных похождений. Большая часть этих сплетен была слухами и домыслами — Леонора Пендертон ценила спокойную жизнь и терпеть не могла осложнений. В день свадьбы с капитаном она была девственницей. Четыре ночи спустя
