Что соседка напутала ход, Что пахнул откуда-то ветер, Что вдруг схватило живот. Что в ногу подагра вступила, А хирагра крутит ладонь… Эх, лампада-то как накоптила! Припустили сдуру огонь… И стучат черно-белые кости, Стучат, выбивают дробь… Вот так же всем на погосте Заколачивать будут гроб. 19 сентября 1940, Снегири Маятник жизни моей! Долго ли нам еще маяться? Чуть отойдем от жилищ и страстей, Только успеем покаяться, Тем же размахом обратно спешим, К тем же низинам постылым… Дни превращаются в пепел и дым, Дни уж летят над могилой. Маятник, маятник призрачных дней! Сердцу наскучило биться, Время от взлетной верхушки твоей К точке недвижной спуститься. 11 декабря 1940 Ницше говорит о душах, которые гонятся за собой, описывая широкие круги.
Мирович говорит (косноязычно, увы!) — в самый мрачный момент своей жизни, в растерянности, в подавленности, в уничижении:
Одно лишь твердо знаю, Что «я» мое — не «я». Что суждена иная Мне область бытия. И позже:
Я не тот, кто падает, Знает боль и страх. Я — любовь, я — радость. Смерть — моя сестра. Отсюда следует, что не только мудрецам и святым, но и таким далеким от мудрости и святости людям, как Мирович, бывает откровение, что наше теперешнее «я» — вовсе не наше истинное, настоящее «я», и отсюда невозможность примириться с собою, обреченность томиться «о своей идеальной и вечной сущности».
28 октября 1940
«Темно горит моргасик-часик…»
Темно горит моргасик-часик. Дыши подальше от него, Не то свой жалкий свет погасит Он от дыханья твоего. И в темноте ты вдруг услышишь: Гудит враждебный самолет. И сердце пойманною мышью В груди мучительно замрет. И ты поверишь в то мгновенье, Что может твой бессмертный дух Угаснуть вражьим повеленьем, Как свет, что в часике потух. Спасай же сердце от дыханья, Сомненья, страха и страстей, Чтоб не погасло упованье В душе неопытной твоей.
