чаще всего Николаю Чудотворцу». 17 декабря 1953 г. М.-М. записывает в дневнике: «День памяти матери моей, поистине великомученицы Варвары и по своему житию, а в последние годы его особенно благодаря одиночеству под кровом со мной». Себя саму, не любившую и не умевшую сосредотачиваться на заботах о материальном и устающую от бытовых разговоров, неизбежных при уходе за пожилым человеком, М.-М. корила и называла «дочь без дочернести»[19]. Сохранились удивительные по силе нежности и раскаяния записи в специальной тетради, которую В.Г. вела со дня похорон матери до сороковин.
2
«На обложке журнала “Странник”, который всегда возил с собой отец, я прочла в очень раннем возрасте поразившие меня слова: “Не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем”[20]».
Научилась читать «без всякого содействия старших» по журналам «Всемирная иллюстрация», «Ваза» (дамский журнал мод и литературы) и газете «Сын Отечества».
Любимые книги детства — древняя история, по которой училась в пансионе мать (М.-М. читала только про Элладу; Рим был неинтересен), и священная история со множеством картинок. «У нас в сарае был целый сундук с коллекцией лампад, старинных церковных книг. И на стенах нашего бедного жилья были развешаны великолепные гравюры Рафаэля, Винчи — всё подарки отца».
С семи (или восьми) лет — в киевской приходской школе, затем в гимназии (училась прекрасно).
С первых школьных дней на всю жизнь установилась тесная душевная связь с одноклассницей Нилочкой (Леониллой Николаевной) Чеботаревой (в браке Тарасовой, матерью знаменитой актрисы Аллы Константиновны Тарасовой).
«В 12 лет подготовляла в гимназию 11-летнюю Леониллу по ее личной просьбе. Гонораром были груши “принц-мадам” и 3 руб. в месяц».
Первые стихи — в гимназии, в 11 лет. Одно — «Евангелие из “Хижины дяди Тома”» (сохранилось лишь название), другое — про «обожаемого учителя истории Буренкова», их знало наизусть полкласса:
и т. д. — все имена из «Древней истории» Иловайского. Кончалось оно так:
«В 14 лет был особенно сильный, до <…> экстаза религиозный подъем — жажда умереть в молитвенном состоянии от предельного блаженства и какой-то нестерпимо сладостной муки. Письма Христу, относимые в Лавру и тайно подкладываемые под местной иконой Спасителя», «желание умереть, чтобы стать еще ближе к Нему».
В гимназические годы «кухня была моим рабочим кабинетом в долгие осенние и зимние вечера. Я запиралась в ней под предлогом учебных занятий, но им было уделено самое скромное место. Несравненно больше времени было посвящено чтению (Тургенев, Достоевский, Гюго, Диккенс, Теккерей и тут же безвкусные исторические романы, путешествия). Сколько слез было пролито над ними. Вторым занятием на кухне было стихотворство». Любимейшая слушательница и ближайший друг этих лет — младшая сестра Настя.
«В 16 лет — перелом в нигилизм. Отказ от причащения». Стихотворение о дружине князя Олега — первая публикация в газете «Киевлянин»[21].
«Ночи на Днепре. Молодость! 18 лет … разлив песен о могиле, которая с ветром гомонила, о черном Сагайдачном, о “хлопцах баламутах”, о “червоной калине над криницей”. А беседы — о Желябове, о Перовской, о страданиях народа, об “ужасах царизма”». «Переезд на ст. Грязи торговать книгами, чтобы нажить денег для поездки в Карийские тюрьмы[22], освободить томящихся там узников».
1890: «На 21 году возврат в Киев после письма Леониллы: приезжай, есть дело, которому можно посвятить жизнь (остатки партии народовольцев вербовали в Киеве молодежь)». «24-хчасовая в сутки работа разрушения старого мира. Ради нее мы спали на досках, ели то, что было противно, лишали себя самых невинных радостей — театра, катания на коньках, “обывательских” вечеринок». Девушки этого поколения «с мученическим экстазом приносили огромные жертвы — порывали все связи с родителями, с женихами, выходили замуж по указке главы партии» (правда, таких жертв М.-М. приносить не пришлось).
«22 года. Выход из партии (хотелось уже “дела”, а жизнь сводилась к изучению политэкономии и социализма)».
«На 24 году, не дождавшись “дела” и потеряв веру в начавшуюся распадаться партию — возврат под материнский кров в Воронеж»[23]. Еще один случай возвращения к матери: «испугало в Киеве предложение Макса Бродского стать во главе детского журнала. Этот предлагал вдобавок какие-то тысячи. Помню, с какой поспешностью собралась я тогда в Воронеж (к матери), чтобы прекратить все разговоры по этому поводу. (Может быть, в нищете своей испугалась и соблазна тысяч)».
В 1895* — 26 лет — «возврат к христианству — евангелизм, толстовство, интерес к армии Бутса[24], к неплюевцам[25], к сектантству»; «гувернантство с целью побывать за границей (Италия)». «Первая картинная галерея в Милане, где я чуть с ума не сошла от потрясения
перед красотой Магдалин и Мадонн, перед человеческой Красотой, понимаемой именно так, как я ее понимала. Я — и Рафаэль, и Тициан. И Винчи. И еще — моя сестра. Мы были в высшей степени одиноки в нашем чувстве красоты в Киевском затоне, в среде, где по стенам висели приложения к “Ниве”»[26].
Обязанности гувернантки М.-М. исполняла в семье киевского миллионера Даниила Балаховского. «Меня почему-то высоко ценили и ожидали каких-то блестящих результатов от моего общения с детьми».
Жена Балаховского, Софья Исааковна, была к ней благосклонна, ее брат, будущий знаменитый философ Лев Шестов, стал ее близким другом.
За границей — «начало романа, не имевшего продолжения» с 22-летним юношей — Анатолием Васильевичем Луначарским[27]. «Главными действующими лицами в нем были — море, лунные ночи, весна, апельсиновые деревья в цвету». «И юность еще не любившего сердца — у него. И раненость сердца безнадежной любовью — у меня (4 года такой
любви, спасаясь от которой и за границу бросилась). Была с его стороны вдохновенная пропаганда марксизма. С моей — изумление перед его ораторским искусством и памятью (кого он только не цитировал
