камбоджийкой. Мне стало неприятно; я даже не думала, что французы могут быть такими расистами, совсем как кхмеры.
Но Пьер резко возразил: «Плевать мне, что ты там думаешь». Я ужаснулась. Как мог он сказать такое матери?! В Камбодже родителям не перечат и выказывают всяческое уважение: при этом не важно, сколько лет самим детям. Видимо, среди французов принято иначе.
У Тео, приятеля Пьера, была видеокамера: он предложил Пьеру снять меня и переслать пленку матери. Пьер так и сделал. Но я чувствовала себя скованной и постоянно робела. Не могла даже рта раскрыть. Вряд ли я понравилась матери Пьера.
В то время я не переставала удивляться разговорчивости французов. Камбоджийцы — народ молчаливый. Мы научились этому дорогой ценой; мне кажется, в камбоджийской культуре молчание стало естественным. Французы же, когда сидели в баре, могли говорить часами напролет. Никогда не видела более болтливых людей.
Я уставала уже от одного того, что слушала их.
В ноябре 1991-го в Камбоджу вернулся король. Он проехал по Пномпеню на заднем сиденье розового «кадиллака». Дети на улицах размахивали руками, приветствуя его. Возвращение короля из изгнания было частью наскоро обговоренной миротворческой программы, подготовленной ООН для Камбоджи. Вьетнамцы согласились уйти из страны, король Сианук вернулся, ООН взяла на себя наблюдение за работой правительства и ходом избирательной кампании, а «красные кхмеры» и другие военные формирования решили участвовать в выборах, пытаясь прийти к власти законным путем.
Большинство моих знакомых камбоджийцев не слишком радовались всем этим преобразованиям. Нас приучили к осторожности: если происходят изменения в верхах, в низах они отзываются недобрыми вестями. Когда Кхиеу Сампан, лидер «красных кхмеров», вернулся в Пномпень в декабре 1991 года, чтобы учредить официальную штаб-квартиру, толпа напала на него и разгромила здание. Пришлось вызывать танковые войска. Многие беспокоились, думая, что с выборами снова начнутся стычки и беспорядки. Никто не верил, что боевики сдадут оружие и страна мирным путем придет к парламентской демократии.
В 1992 году в страну по линии ЮНТАК[6] прибыли двадцать две тысячи иностранцев. Многие были рады такому притоку
Часто случалось, что к нам заходил иностранец в компании с очень юной девушкой. Пьер кричал на него и вышвыривал вон. Помню, до чего он разозлился, когда увидел огромного немца с девочкой двенадцати-тринадцати лет — я боялась, что завяжется потасовка. Может, поэтому дела наши шли не слишком успешно. Посетителей было много, но чаще всего днем, когда обычно приходят просто посидеть и поболтать о том о сем.
Я считала Пьера очень умным. Я им восхищалась. Мне казалось, нет ничего лучше, чем жить с ним. Он помог мне не просто вырваться из прошлой жизни, но и начать новую: зарабатывать честно и помогать родителям. Я уважала Пьера. Я пыталась полюбить его. Может, если бы он был добрее, у меня бы получилось. Но Пьер был человеком суровым, он кричал на меня, в нем не было места нежности — между нами не было той любви, какая описывается в романах.
Однажды я увидела на улице знакомую девушку — в свое время нас держали в одном борделе. Проходил Праздник воды: река Тонлесап поворачивала свои воды вспять, освобождая затопленные ранее земли, на которых начинал вызревать рис. В Пномпене событие это празднуют фейерверками, устраивают всевозможные гонки. В такое время я обычно продавала на улице еду и напитки. Девушку звали Кун Тхеа. Ей, как и мне, удалось выбраться из борделя, и теперь она жила с мужчиной, от которого родила двоих детей. Их дом находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от нашего ресторанчика. Я пригласила ее заглянуть к нам, когда выдастся свободное время. Мы с ней успели сдружиться.
К тому времени я понимала французский гораздо лучше и могла общаться с посетителями. Иностранцы часто приходили в компании кхмеров, работавших в разных неправительственных организациях, ооновской системе и миротворческих формированиях. Я видела, что живется этим кхмерам отлично — они хорошо одеты, их уважают… Мне подумалось: неплохо бы подучить французский и в один прекрасный день устроиться на работу к иностранцам.
Я регулярно помогала родителям, причем деньги брала не у Пьера — зарабатывала сама, честным трудом. Однажды я поехала в Тхлок Чхрой. Отвезла меня моя давняя подруга Чхетриа на заднем сиденье своего мотоцикла. Приехали мы ранним вечером; отец в шортах все еще молотил рисовые колоски, выбивая зерно, — спешил закончить работу в быстро сгущавшихся сумерках. Со стороны дома сестры доносились полные боли крики Сопханны, ее маленький сын заходился в плаче на пару с ней. Когда я вошла к ним, увидела, что муж Сопханны избивает ее.
Я велела ему прекратить. В ответ он злобно крикнул мне в лицо: «Не смей учить меня, шлюха!» Я схватила нож-секач и замахнулась — еще немного и раскроила бы его череп надвое. Он убежал.
Наверняка отец тоже иногда вмешивался. Я знаю, ему было очень больно думать, что это он выбрал для дочери такого мужа. Но тем не менее все оставалось по-прежнему.
Я посоветовала Сопханне развестись, она отказалась. Не знаю, может, она стала бы в своей деревне первой женщиной, получившей развод. Однако сестра и думать о таком не могла. Я оставила родным деньги и с тяжелым сердцем вернулась в Пномпень. Через несколько месяцев я узнала, что Сопханна беременна. Она ждала второго ребенка.
Прошло немного времени, и Пьер нанял нового официанта, который мне сразу не понравился. Официант смотрел на меня свысока — ведь я была из пнонгов. И это невзирая на то, что моим мужем был сам владелец ресторана. Как-то раз мы поспорили, и официант бросил мне в лицо: «Кхмао!» Но когда я пожаловалась Пьеру и попросила защиты, он сказал: «Меня это не касается, умей сама за себя постоять». Я разозлилась. Кончилось все тем, что Пьер ударил меня. Прямо на глазах у того официанта. Вот когда у меня мелькнула прежняя мысль: я не могу по-настоящему доверять Пьеру. Кхмер или баранг — все мужчины одинаковы.
Для меня нет ничего необычного в том, чтобы работать семь дней в неделю, однако Пьеру было тяжело трудиться без перерыва. Он захотел отдохнуть. Однажды мы поехали на побережье, в Кеп, там работал его приятель Жан-Марк. Они встретились, потом говорили и пили всю ночь, а спали до самого полудня, как это принято у французов. Затем к нам присоединились еще несколько друзей, и мы все вместе поехали на катере к Заячьему острову, находившемуся совсем недалеко. Ночь мы провели в доме одной пожилой женщины. Вокруг было очень красиво: полная луна над водой, прямо как в деревне на берегу Меконга, а на поверхности морской воды качались плетеные ловушки для крабов.
Вода в море оказалась соленая. Я зашла в воду как была, в одежде, — так у нас принято. Мне неловко было даже глянуть в сторону других женщин, надевших бикини. Соленая вода щипала кожу и совсем не походила на речную. Мне стало любопытно: неужели соль насыпали в воду специально? Может, чтобы легче было готовить?
В другой раз Пьер решил, что пора уйти в отпуск. Он оставил ресторан на друга, а мне сказал, что мы отправляемся в Сиемреап, чтобы осмотреть тысячелетние храмы Ангкор-Вата. Я о них ничего не слышала, знала только. что силуэт храма напечатан на банкнотах.
Мы сели на катер и поехали вверх по реке, потом пересекли огромное озеро, где люди живут прямо на воде, целыми плавучими деревнями, и кормятся тем, что поймают в озере. Ехали всю ночь. В Сиемреапе остановились в доме, который снимал друг Пьера, работавший на неправительственную организацию. Камбоджийцы. хозяева этого дома, были со мной сама любезность. Для них я не была дрянью, подобранной с улицы, они видели во мне спутницу белого человека, заслуживающую уважения.
Ангкор-Ват поразил меня. Руины оказались прекрасными, но больше всего мне понравился густой лес вокруг. Я совсем забыла огромные деревья с большими листьями, росшие на холмах Мондулкири. Здесь же я
