Запрещено разговаривать с арестованными.
У него была симпатичная морда. Скажите, что делают с офицерами?
Он заколебался, оглянулся во все стороны и сказал:
— Чего вы, собственно, дожидаетесь? Оцепления? — И он быстро отошел.
Он сказал достаточно. Мы вернулись к брату и рассказали виденное и слышанное. Решили уйти, не являться. Но раньше посеять панику среди толпы, чтобы все разбежались. Это было нетрудно сделать, потому что все пришли неохотно. Мы пошли вдоль рядов. Когда видели знакомого, а это случалось часто, то громко, чтобы все слышали, говорили:
— Уходите скорей. Мы обошли здание — никто не выходит. А сейчас будет оцепление.
Люди заволновались и стали выходить из рядов. Какой-то тип схватил меня за руку.
— Что вы рассказываете? Следуйте за мной.
Но я его очень неласково оттолкнул.
— Ах, гадина, красный шпион.
Окружающие надвинулись угрожающе и стали пинать его ногами в задницу. Тип предпочел скрыться.
Мы достигли своей цели, ряды расстроились, толпа заволновалась.
- Теперь давайте утекать сами.
Когда мы перешли мост, появились вооруженные матросы. При их виде толпа офицеров бросилась врассыпную. Мы пошли малыми улицами.
Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться.
НА УКРАИНУ
Мы убедились в полной неспособности разных организаций помочь нам уехать на юг. Даже сомневаюсь, были ли таковые организации, а если были, то не провокаторские ли? С ними еще чего доброго вляпаешься. Лучше просто рассчитывать на свои собственные силы. Однажды в коридоре брат мне сказал:
Поедем? Поедем. Когда? Сейчас. Чего тянуть? Хорошо, поедем.
Это было все.
Мать молча уложила наш общий очень маленький чемодан. Отец проводил на Брянский вокзал, дал денег, благословил. Мы расстались навсегда. Он умер от тифа в 1920 году.
Железнодорожник провел нас и посадил в товарный вагон. Поезд тронулся на юг в неизвестность.
На следующий день мы приехали на последнюю большевистскую станцию Зерново. Дальше была Украина, занятая немцами.
Нам повезло — в Зернове контроля не было. Я остался на станции, а брат пошел на рынок. Нашел крестьянина из Украины, который взялся нас довести за 100 рублей. Пока что он посоветовал выйти из местечка, лечь в пшеницу и дожидаться вечера и его прохода по дороге. Что мы и сделали.
Когда вечером крестьянин проехал, за ним следовала целая группа. На возу сидела его жена, сварливая баба, были мешочники, идущие за мукой, была семья буржуев и три немца военнопленных. Ирония судьбы — мы, русские офицеры, доверяли больше всего немцам, недавним врагам, потому что они явно бежали от большевиков. Мы немного говорили по-немецки. Мы долго шли за телегой крестьянина. Наступила лунная ночь.
В этой деревне находится первый пост большевиков.
Обошли деревню большой дугой. Шли еще час. Вот тут второй пост.
Обошли и его.
— В этой деревне, которую мы обходим, находится третий и последний пост. Это самый плохой, потому что он посылает патрули.
Уже в течение некоторого времени жена крестьянина была сердита. Она должна была уступить место на телеге отцу семейства и ребенку, которые не могли больше идти пешком. Муж не купил ей обновы. Она стала придираться к мужу высоким злым голосом. В тиши ночи голос ее разносился далеко, большевики могли услышать.
Да замолчи ты, ведьма! — зыкнул на нее отец семейства. — Ты нам накликаешь беды. Сам ты черт, — завопила баба.
— Если ты не замолчишь, я тебя зарежу.
Он вытащил перочинный нож.
Ах так? Ну ты увидишь, что будет. Караул! Караул! Режут! Что я могу сделать с сумасшедшей? — сказал испуганный крестьянин. — Бегите скорей, красные непременно явятся. По этой дороге направо, около оврага налево, потом возьмите вторую дорогу направо, и там граница недалече.
Немцы и мы двое побежали. Повернули направо, вот и овраг, но дорога сворачивает направо, а не налево.
— Главное не потеряться, лучше подождать.
Мы отошли шагов на сто от дороги и залегли в траве. Вскоре проехал наш крестьянин. Мы подождали, чтобы убедиться, что за ним не следуют, и пошли за ним на некотором расстоянии.
Я сделал ошибку — остановился для нужды. Немцы и брат ушли вперед. Я догонял их бегом, когда с обеих сторон дороги из пшеницы встали солдаты и приставили штыки к моей груди.
— Стой!
Молнией мелькнула мысль: бежать? А брат?.. Я остался. Эх были бы вместе, мы бы убежали. Немцы, те убежали. А брат остался из-за меня.
Солдаты отвели меня на место, где вся наша группа была собрана, кроме немцев. Я встал поодаль от брата.
Были комиссар-большевик и человек сорок солдат. Было пять конных.
— Куда и зачем идете?
Все, и мы в том числе, сказали, что идем на Украину за мукой, так как в Москве голод. Комиссар объявил:
- Вы все можете идти, кроме вас и вас, — он указал на брата и меня.
— Почему, товарищ комиссар, вы хотите нас задержать. Мы все одной артели.
- Это верно? — спросил он у остальных. К нашему облегчению, они ответили: — Да.
И все же вы оставайтесь.
Остальные радостно ушли. Но почему вы нас задерживаете?
— Вы хотите это знать? Ну что же, я вам скажу: морды у вас белые.
Дело портилось, он нас отгадал. Мы, конечно, отрицали.
— Я отведу вас в штаб, там решат, что с вами делать.
У нас не было желания идти в штаб — там нас, конечно, расстреляют. Нас не обыскали. Мы шли группой, разговаривая.
Улучив минуту, брат шепнул:
— Письма. Смотри, как я сделаю.
Нас снабдили рекомендательными письмами ко всем возможным белым генералам. Какая неосторожность и глупость. Каждое из этих писем было нам смертным приговором. Письма мы разделили. Часть была у брата, часть у меня.
Брат стал чесаться, что по тому времени было нормально. В вагонах были вши. Он засунул руку во внутренний карман, и я услыхал звук мятой бумаги. Я принялся говорить без умолку, чтобы отвлечь внимание. Брат сжал письма в кулаке, положил их в рот и стал жевать, отрывая маленькие кусочки, которые можно было незаметно кинуть. Кинуть большой кусок было нельзя из-за луны — его бы заметили. А так у него был вид, как будто он в задумчивости жует травинку. Я же говорил без умолку. Наконец заговорил и брат — он освободился от писем. Настал мой черед. Я вспомнил, что письма в бумажнике.
