Махно. Называл он себя анархистом, но был просто разбойником. Жил весело и пьяно и пользовался у крестьян большим успехом. Фактически все крестьяне были махновцами и принимали участие в боях. Когда же дело оборачивалось для них плохо, они разбегались, прятали оружие и превращались в мирных обывателей. Поэтому борьба с ними была трудна. Махно выдумал лозунг: “Бей жидов, спасай Россию”. Но никого он не спасал, а жил разгульно, в свое удовольствие.
Нас высадили в большом селе Волновахе, и мы пошли походом вдоль железной дороги на Токмак. Дошли до Цареконстантиновки, не встречая сопротивления, но чувствуя присутствие махновцев всюду. Нельзя было отделиться от колонны. Махновцы нападали на одиночных.
Наша тактика состояла в постоянном движении. Этим достигалось несколько целей: облегчался постой на квартирах, хозяевам мы были не в тягость. Напасть на нас было трудно, потому что мы внезапно уходили, а собраться махновцам было опасно — а вдруг мы, как на зло, появимся.
Наш обоз подвергся нападению из-за того, что долго стоял на одном месте. Поручик Игнатович, начальник обоза, храбро защищался и был убит. Другой же офицер струсил и сдался. Его труп был найден в прессе для сена.
В Цареконстантиновке начиналось сплошное селение на десятки верст. Деревни не отделялись друг от друга. Помню Конские Раздоры, другие названия забыл. Кончалось это населенное место небольшим городком Пологи, а дальше, верстах в двадцати, было село Гуляй-Поле, родина самого Махно.
Тут впервые мы познакомились с обрезами. У винтовки обрезали ствол и ложе. Получался громадный пистолет, который стрелял неточно, но который было легко спрятать под полушубок. Иногда свистела самодельная пуля, попадали они редко, но наносили страшные раны. И у нас и у махновцев был недостаток в патронах, что было скорей преимущество для нас, потому что махновцев было много.
ГАЙЧУЛ
Нас, троих разведчиков, забыли. Батарея ушла, не предупредив нас. Было очень холодно, и мы избегали выходить наружу. Выйдя навестить лошадей, я увидел, что соседние дворы пусты — лошадей не было.
Куда подевались наши? — спросил я хозяйку. Они ушли рано утром.
Махновцы могли напасть на нас каждое мгновение. Мы поспешно поседлали и пошли шагом по деревне, по следам батареи. Брат взял у меня карабин. Он, как пехотный офицер, умел лучше меня обращаться с винтовкой. Мы сохраняли беззаботный вид и избегали спрашивать, куда пошли наши. Шли шагом. Но выйдя из деревни, пошли рысью. Был снег и следы колонны были хорошо видны. Ванька кусал мне коленку, он был чем-то недоволен, но времени не было доискиваться. Наконец мы услыхали орудийный выстрел и пошли туда. У села Гайчул мы наконец присоединились к батарее.
Наши вели бой с махновцами, впервые оказавшими открытое сопротивление. Наши стояли с ближней стороны на холмах, махновцы медленно отступали с другой стороны. Внизу лежало село, жители ушли с махновцами. Велась редкая стрельба из-за недостатка патронов.
Я вспомнил о недовольстве Ваньки и расседлал его. О, ужас. При поспешной седловке потник дал складку, и я Ваньке набил холку. Позор для всадника. Теперь его нельзя седлать в течение трех недель. На чем я буду ездить? Надо достать другую лошадь. Как?
В село спустился наш разъезд. Я к нему присоединился. На главной площади я от него отделился и стал осматривать конюшни дворов. Вооружен я был шашкой и плетью. Карабин остался у брата. Село казалось вымершим. Никого. Я широко распахнул ворота, нацепил на них повод Ваньки, обнажил шашку и постучал в дверь дома. Молчание. Грозным голосом, чтобы придать самому себе храбрости:
- Кто тут? Выходи!
Никакого ответа. Ударом сапога выбил дверь и быстро осмотрел внутренность дома. Никого. Тогда побежал на конюшню. Но там были одни клячи. Я выбрал наименее худшую и потащил за собой. Осмотрев несколько конюшень, я набрал трех кляч, одна другой хуже. Понятно, жители уехали на лучших лошадях.
Наконец в очень узкой конюшне я обнаружил красавца, молодого каракового жеребца. Сейчас же распустил кляч и напутствовал их ударами нагайки, чтобы они разбежались по своим конюшням. Я прицепил повод Ваньки к колодцу и вошел в конюшню, посвистывая и разговаривая с жеребцом. Я старался пройти к его голове, чтобы отвязать его, но опасался его крупа — не ударил бы. Жеребец был явно рад появлению человека. Он дрожал при каждом орудийном выстреле. Мне удалось проскользнуть мимо крупа, но тут жеребец прижался ко мне и взял меня в плен, зажав между собой и стеной. Глупейшее положение, двинуться не могу. Я стал колоть его в живот рукояткой плети. Это подействовало, и я смог пройти к голове. Похлопывая его по шее и разговаривая с ним, я отвязал его и даже повернул в очень узкой конюшне.
В этот момент появился в дверях Ванька, отцепившийся от колодца. Жеребцы обнюхали друг друга, и тут началось столпотворение Вавилонское, то есть очень опасная для меня драка. Жеребцы заржали, а скорее, завизжали, и пошло, и пошло. Я забился в угол, прикрыл голову рукой, а другой стегал нагайкой, кого придется. Их копыта мелькали перед моим лицом, и иногда я ощущал жестокие удары, мне не предназначенные. К счастью, на мне были полушубок и заячья папаха, которые смягчали удары. Наконец жеребцы выкатились во двор. Я стал было себя ощупывать, не повреждены ли кости, но шум драки заставил меня тоже выскочить. Жеребец сидел на Ваньке и впился зубами ему в холку, Ванька же кусал его ногу.
Чего доброго, он загрызет Ваньку и сам удерет. Тогда я останусь совсем без лошади.
Забежав с другой стороны, я пришел на помощь Ваньке, лупя изо всех сил жеребца нагайкой по морде. Он не сразу отпустил, но в конце концов мне удалось их разнять. Жеребец ускакал на улицу. Ванька и я, оба порядочно избитые, последовали за ним на улицу. Я увидал жеребца в конце улицы. Он стоял и, видимо, не знал, что предпринять. Хорош. Я посвистел. Он навострил уши и тотчас же поскакал к нам. Мне пришлось встать перед Ванькой и отогнать его нагайкой, чтобы они опять не сцепились. Он ускакал. Таким образом, то подсвистывая его, то угоняя, я пошел к площади.
Вдруг откуда ни возьмись появился один из наших офицеров (уж не грабил ли он пустые дома?). Я попросил его подержать Ваньку и сам попытался словить жеребца. Но не тут-то было. Он от меня увильнул и набросился на Ваньку. Офицер бросил мне повод Ваньки.
— Я не тореадор, не ковбой и не осел, чтобы дать себя убить этим проклятым жеребцам. Делай, как знаешь.
И ушел.
На площадь выходила наша колонна и тотчас же несколько кавалеристов бросились ловить жеребца, несмотря на мои крики, что это моя лошадь. Но жеребец не дался. Когда прибыла батарея, то с помощью брата мы загнали его в батарею, и мне удалось схватить его оголовье. Но жеребец совершенно обалдел от вида стольких лошадей и стал крутиться, пятиться, ходить дыбом и расстроил всю батарею.
— Уберите эту лошадь, — заорал полковник Шапиловский, старший офицер батареи.
Сам полковник Колзаков командовал батареей редко. Брат посоветовал привязать жеребца к загородке церкви, идти на квартиры и вернуться за ним пешком.
Я поставил Ваньку в конюшню и пошел за жеребцом. Он был еще тут, и у меня было впечатление, что он меня узнал. Но вести его на нашу квартиру оказалось чрезвычайно трудно. Он шел три-четыре шага по земле и потом вставал на дыбы и нес меня по воздуху, потом опускался на землю, снова шел и снова дыбил. И так всю дорогу, без перерыва.
Когда лошадь, которую вы ведете в поводу, встает на дыбы, нужно повиснуть у нее на оголовье. Ей становится тяжело, и она возвращается на землю. Руки должны быть согнуты, а не вытянуты, иначе лошадь может поставить вам копыто на плечо и раздавить.
На квартире жеребец ни за что не хотел входить в сарай. Пришлось привязать его к повозке и вкатить ее вместе с ним. В этот день я его не поил и не дал ячменя, а только сено, чтобы он немного ослабел. На следующий день я его напоил и накормил и проводил время с ним, чтобы он ко мне привык, но он плохо принимал мои авансы.
На третий день решили его седлать. Его, конечно, никогда не седлали. Брат с двумя товарищами
