Походы и кони

Крыши некоторых хат облили керосином из ламп и подожгли. Но мокрая солома не загорелась, а только обгорела.

Некоторое время спустя батарея ночевала на этом самом хуторе. Жители, конечно, нас не узнали и рассказывали нам о зверствах, но о причине умалчивали. Смерть капитана Мея была большой потерей для батареи — он был прекрасный офицер. Для меня же он был примером, часто помогал мне советом.

Я заболел и доктор отправил меня, юнкера Мокасея-Шибинского и еврея-портного в Мариуполь, в наш обоз второго разряда. Я дал Гайчула поручику Лагутину. Карабин остался у брата.

МАРИУПОЛЬ – ФЕОДОСИЯ МАРИУПОЛЬ

Мы приехали в Мариуполь по железной дороге. Оказалось, что наш обоз второго разряда ушел несколько дней назад в Таганрог. Еврей-портной тотчас же нашел знакомых и от нас отделился — больше мы его не видели.

С Мокасеем-Шибинским мы шли по главной улице, не зная, что нам делать, когда увидали только что открытый лазарет. Мы вошли в него и были приняты, кажется, первыми больными. Какая роскошь! Чисто, просторно, тепло и светло. Настоящие кровати с простынями, наволочками, внимательные доктора, хорошенькие сестры. Мы попали, как в рай. Какое блаженство вымыться в ванной, одеться во все чистое, освободиться от вшей, спать в чистой постели, не бояться быть разбуженным выстрелами.

У Мокасея был возвратный тиф, у меня плеврит, мне ставили банки.

Вскоре лазарет наполнился больными. Из первых пациентов образовался “клуб”, который держался на моей кровати и на кровати моего соседа, вольноопределяющегося Ингерманландского гусарского полка москвича Смирнова. Сестры были с нами дружны и посещали наш клуб.

Доктора и сестры иногда прибегали к помощи нашего клуба, чтобы установить порядок среди новоприбывших. Помню один случай. Прибыл юнкер гвардейского полка и не хотел отдавать винтовку, желая положить ее в кровать рядом с собой. Главный врач, старичок, тщетно пытался ее у него вырвать. Юнкер ее не отдавал, и вся палата гоготала над этим неприличным зрелищем. Тогда я встал, подошел к юнкеру и тихим, но решительным голосом сказал:

— Юнкер, я офицер и приказываю вам подчиниться правилам лазарета.

Юнкер вытянулся и отдал винтовку, смех смолк, доктор унес винтовку, а я, сильно покраснев, ушел к себе.

После этого я стоял у окна. Ко мне подошел больной, видимо, офицер.

— Вы меня не знаете, но я вас знаю. Я вас и вашего брата наблюдал на станции Тихорецкой (когда нас перебрасывали на Украину с Северного Кавказа). Знаете ли вы, что это такое?

Он показал мне в горсти руки такую же картонку, как тогда показал мне капитан Мей. Только на его картонке вместо двух было четыре поперечных лычки, что означало высокий чин монархической организации.

— Да, знаю.

Он спрятал картонку в карман.

— Не подходите ко мне, не разговаривайте. Быть может, вы нам понадобитесь.

Он отошел, оставив меня в растерянности. Я хотел объяснить, что не принадлежу к этой организации, но он уже отошел. После этого я его побаивался, но, к счастью, я ему не понадобился.

В лазарете не было офицерского отделения, лежали все вместе. И мне думается, что это было хорошо. Не было зависти. Конечно, группировались сами собой по степени интеллигентности. Казаки вместе, солдаты в одном углу, офицеры в другом. Кормили хорошо, были книги. Болезни я не чувствовал — был ведь очень молод и хорошо тренирован охотой (на охоте приходилось и мокнуть, и уставать, и много ходить).

Но счастье, как известно, недолговечно. Махновцы подступили к городу, в котором войск не было, а только обозы второго разряда, персонал которых, это тоже известно, дает никудышных солдат. Мы с Мокасеем стали думать, что нам делать. Пришел Смирнов и под большим секретом сообщил, что этой ночью Ингерманландский обоз идет в Таганрог и возьмет нас с собой.

В опасные моменты лучше находиться с войсками.

Мы выписались из лазарета, хотя доктор нашел, что рано, и провели ночь в ингерманландском обозе. Никуда он не пошел, а под утро всем гусарам раздали ружья и патроны. Мы вышли на улицу опять в недоумении, что нам делать. Вдруг увидали объявление о мобилизации и решили идти туда. Там набралось всякой швали сотни три. Толстые коммерсанты, чиновники, боящиеся ружья, и ученики последних классов. С большим трудом удалось построить из этой толпы две шеренги. Нам раздали французские трехзарядные винтовки и сотню патронов.

— Мы пойдем наступать против махновцев. Добровольцы — три шага вперед.

Мой принцип: “На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся”. Не успел я схватить Мокасея за шинель, как он уже шагнул вперед. Все молодые, то есть лучшие, были впереди, сзади осталась одна калечь. Тогда и я шагнул вперед. Но командир нашей роты-швали поручик-артиллерист ухватил меня за полушубок.

- Что я с ними буду делать один? Останьтесь, ради Бога. Так нас будет по крайней мере двое.

Я остался. Поручик принес ручные гранаты, но никто из наших не только не хотел их взять, но с ужасом отмахивались. Пришлось разделить их с поручиком. Выступление было назначено в полночь, и нас до этого времени распустили по домам. Обвешанный гранатами, с винтовкой, в грязном и рваном полушубке, с лихо заломленной папахой (иначе она не держалась на голове, была велика), я походил больше на махновца, и встречные сходили с тротуара. Мы пошли в лазарет, где нас накормили, и мы слегка соснули.

МАНГУШ

Перед полночью мы явились на сборный пункт. Явились далеко не все — некоторые струсили и попрятались. Мы составили две роты. Первая из молодых и вторая, наша, сплошная калечь.

— Мы наступаем на Мангуш — центр махновцев. Другие части, образованные из обозов полков, наступают вдоль берега моря, — объяснил нам начальник. — Мы же, на правом фланге, идем против деревни Мангуш, и наша цель не дать подойти справа подкреплению к махновцам. Так как первая рота лучшая, она останется в резерве. Вторая (то есть наша) пойдет в наступление.

Нас посадили на повозки. На ту, куда я сел, никто садиться не хотел из-за гранат на моем поясе. Но мест не хватило, и некоторым пришлось сесть. Они жались от меня. Все же во время пути (18 верст) мне удалось уговорить моих попутчиков взять у меня по гранате. (Я сам их боялся до смерти.) А последние, слезая, засунул под солому повозки.

Стало чуть-чуть светать, когда мы слезли с повозок у Мангуша. Мы остановились на бугре. Местность спускалась к оврагу и подымалась на той стороне к деревне. Избы Мангуша дымились перед нами в версте. После долгих усилий поручику удалось рассыпать нас в цепь. Все стремились идти стадом. Мы пошли по направлению к Мангушу. Было нехолодно, но пасмурно, снега не было. Думаю, что это было в конце февраля или в самом начале марта 1919 года.

Впереди на дне ложбины стоял наш разъезд из трех гусар. Махновцев видно не было. Вдруг застрочил пулемет, и один из гусар был ранен. Его товарищи посадили его опять в седло и увели назад, поддерживая с обеих сторон.

При первом выстреле пулемета наша рота пустилась бегом вперед. Я очень удивился. Неужели я в них ошибся? Они оказались храбрецами! Но потом я понял, что их стремление было скрыться в овраге, где они считали себя в безопасности. Я не спеша за ними последовал. Так мы сидели в овраге. Я подошел к