рассказывает что-то несуразное. Но ведь на этом вздоре серьезные комментаторы построили теорию о «мудрости атлантов», которой нам прожужжали все уши.
Хуже того. «Пока они так рассуждали, а божественная природа сохраняла в них свою силу, все их достояние, нами описанное, возрастало. Но когда унаследованная от бога доля ослабела, многократно растворяясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выносить свое богатство и утратили благопристойность. Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила».[77]
Полная несообразность. Безудержная жадность и сила закипели в атлантах уже давно, потому что без этого они не дали бы себе труда завоевать страны атлантической Европы, которые, согласно тексту самого Платона, они подчинили еще в начале своей истории. Что значит этот внезапный приступ принципиальности? Из мифолога Платон становится моралистом, а это не та роль, которая удается ему лучше всего.
Тем не менее цель остается вполне ясной. Между моралистом и палачом мало разницы. Между теократией и инквизицией существует преемственность. «Книга Бытия» приводит нам известные примеры этого в эпизодах Содома и Гоморры, а также потопа. Может быть, аристократический класс и властвует над обществом за счет вооруженной силы, которую он представляет, но он ни на что не способен без согласия и поддержки класса духовенства: тот во всех обществах оставляет за собой последнее слово. Это ясно и четко видно в христианском средневековье. Это очень ясно видно в кельтском обществе, где царь не может говорить на собрании раньше друида. Это еще в большей мере приобрело характер догмата в индийской мифологии, которая воспроизводит в этом глубинную ментальную структуру индоевропейцев: Митра и Варуна составляют нераздельную и необходимую пару. В силу самой своей функции поддержания связи между Небом и Землей — по крайней мере ссылаясь на это в оправдание своих действий, — класс духовенства берет на себя право судить виновных и призывать на них, хотя бы на тех, кого оно считает таковыми, самые суровые кары божества, от имени которого выступает.
Это и произошло в отношении Атлантиды. «И вот Зевс, бог богов, блюдущий законы, хорошо умея усматривать то, о чем мы говорили, помыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую развращенность, и решил наложить на него кару, дабы он, отрезвев от беды, научился благообразию. Поэтому он созвал всех богов в славнейшую из их обителей, утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению, и обратился к собравшимся с такими словами…»[78]
Поскольку рукопись «Крития» здесь обрывается, мы никогда не узнаем содержания речи Зевса перед олимпийцами. Но об этом нетрудно догадаться: «Караем сих дерзких атлантов, которые возомнили себя господами мира и решили презреть богов…» Речи такого рода хорошо известны и тысячелетиями повторяются без изменений. Тогда понятно, почему «за одни ужасные сутки… Атлантида исчезла». Землетрясения, цунами, поражающие людей без разбору, не могут быть не чем иным, кроме как выражением божьей кары. На жителей Атлантиды обрушились бичи божии, потому что те решили завоевать мир. В конце концов, строители Вавилонской башни были наказаны смешением языков за то, что решили завоевать небо, и то же произошло с охотником Нимродом, чье трагическое вознесение так великолепно описал в «Конце Сатаны» Виктор Гюго. Очень хорошо известно, что замыслы Бога глубоки и таинственны; беда в том, что целый класс духовенства претендует на роль толкователей божьей воли и на то, чтобы подменять Бога, наказывая строптивых. Инквизиция сжигала еретиков или тех, кого она так называла. Класс духовенства во все времена использовал природные катаклизмы, чтобы укрепить свою власть над массами.
Тем не менее даже из рядов этого духовенства раздавались голоса, призывавшие прекратить узурпацию полномочий и не объяснять эти природные катаклизмы высшим божьим планом, в который включены и люди, хотят они этого или нет. Разве не это говорил Плутарх, дельфийский жрец, рассуждая о пожарах и потопах, которые отображают метаморфозы божества? А уже в XVII веке отец Кристоф де Вега излагал все это в терминах одновременно философских и мистических: «В начале сотворил Бог небо и землю (Иоакима и Анну). Земля же была безвидна и пуста (Анна была бесплодна), и тьма (печаль и смущение) над бездной (на лице Анны); и Дух Божий носился над водою (над слезами Анны, чтобы ее утешить). И сказал Бог: да будет свет (да будет Мария). <…> а собрание вод назвал
На самом ли деле существовала Атлантида? Не придумал ли ее Платон целиком, чтобы выступить в качестве моралиста? Конечно, нет. Он использовал более или менее путаные обрывки преданий, чтобы лучше изобразить образцовую страну. Проблема в том, что неизвестно, где лежит граница между реальностью и вымыслом. Однако эта кара, которой Зевс подверг обитателей Атлантиды, виновных в забвении добродетели, заставляет вспомнить другую легенду — о городе Ис, также исчезнувшем под водой, потому что его жители забыли христианскую религию, впав в языческие заблуждения. Есть мифы, которые живут долго.
Глава II
АТЛАНТИДА И ГОРОД ИС
Из всех легенд армориканской Бретани история о городе Ис, его короле Градлоне и его принцессе Дауд или Аэс наиболее широко известна, но поскольку это произошло благодаря романтическому переложению Эмиля Сувестра, перенасыщенному модными литературными приемами, то эта история и менее всего понятна. Одним словом, это история города, поглощенного приливной волной по воле Бога, который пожелал покарать его обитателей за грехи. Но с учетом того, что эта легенда излагалась в христианской среде, такого подхода и следовало ожидать, и достаточно выявить христианские элементы и удалить их, чтобы, можно сказать, на поверхности вновь появились архаические сюжеты. Кстати, в Бретани распространено верование, что этот город только уснул под волнами и однажды он может пробудиться. Тогда, добавляет легенда, поглощен будет Париж, потому что Париж представляет собой антитезу Ису: название «Париж» (Paris), опять-таки по бытующим в народе мнениям, значит «par-Is», то есть подобный Ису, равный Ису.
Оставим игры словами и народные этимологии. Конечно, можно было бы толковать миф об Исе как миф о гинекократическом обществе — городом управляет принцесса Дауд, — противопоставленном обществу андрократическому, очевидный символ которого — Париж. Не будем поминать и египетскую Исиду, на которую то и дело ссылаются, когда разговор заходит об Исе или о Париже. Слово «is» на бретонском — производное от старинного слова, от которого произошло прилагательное
Легенда, все-таки очень популярная, дошла до нас в отрывках, каждый эпизод которых иногда рассматривали как самостоятельный сюжет, в устных сказаниях, фольклорных песнях, некоторых агиографических текстах, хрониках, как хроника Пьера Ле Бо, историографа Анны Бретонской, а также в виде драмы XVI века на бретонском языке, имеющей дидактический характер, — «Мистерии святого Гвеноле», дошедшей до нас в двух версиях. При помощи всех этих элементов можно реконструировать нечто вроде
