Карнак и загадка Атлантиды

была не смертью, а, напротив, метаморфозой, по окончании которой мне предстояло причалить к иным берегам. Опять-таки Шатобриан: «Поднимитесь, желанные грозы, чтобы унести Рене к пространствам иной жизни!» Грозы были мне хорошо знакомы. Как и ветер с открытого моря: он доносил до меня крик чаек, парализованных светом. Только на ландах Керлескана, Кермарио или Ле-Менека я никогда не чувствовал разочарования: я всегда ощущал там, чтобы взять с собой, могучее дыхание некой жизни, которая, конечно, мучила меня, но и безнаказанно уносила на крыльях перелетных птиц. Кто это утверждал, что аквилон — ледяной ветер из далекой Гипербореи? По-моему, в аквилоне нет ничего агрессивного: он — мой друг и приносит мне глубинный и тайный огонь, от которого пробуждаются мертвые и солнце рассыпается на тысячи и тысячи золотых частичек, к великой радости существ и веществ.

Так постепенно по ходу моей жизни Карнак и все мегалитические памятники, окружающие его, исподволь преобразили мой взгляд на мир: из ошеломленного ребенка, каким я был, когда этот образ предстал передо мной впервые, я превратился в служителя некоего храма, пределов которого я не знал и ритуалы которого были мне абсолютно неизвестны. Это опасная должность, и она вовсе не обязательно помогает понять тот способ существования, какой, как можно предположить, вели строители мегалитов. Я никогда не намеревался быть друидом, очень хорошо зная, что в нашем современном обществе сама функция друида беспредметна. Я никогда не намеревался быть жрецом этой мегалитической религии, которая, как я подозреваю, была лишь великой попыткой человеческого духа постичь божественное начало. Итак, я бродил по аллеям менгиров Карнака, как паломник, который ищет пути света.

Я стал думать, что мегалитической цивилизации не существовало, что ее никогда не было, как, впрочем, и кельтской. Слишком большие расстояния как во времени, так и в пространстве отделяют менгиры друг от друга. Менгир Ле-Манио со змеями, вырезанными у его основания, на две тысячи лет старше аллей, проходящих по бокам от него. Сколько всего случилось за две тысячи лет! Кто мог бы утверждать, что цивилизация Галлии в эпоху Цезаря и Верцингеторига была той же, что и пять веков тому назад или когда она была идентична цивилизации дохристианской Ирландии: когда Галлия уже постепенно дозрела до социальной системы римского типа (чем объясняется легкость ее романизации), Ирландия — на чью землю никогда не ступал ни один римский легионер — оставалась архаическим пастушеским обществом («архаический» не означает «примитивный» в уничижительном смысле слова), каким, впрочем, была и в первые века христианизации, чем объясняется специфический характер так называемого кельтского христианства. Поэтому приходится признать, что как во времени, так и в пространстве существовал ряд мегалитических культур, которые можно так назвать, коль скоро они строили эти знаменитые памятники, но, вероятно, различных в разных местах и в разные эпохи, укладывающиеся в период между четвертым тысячелетием и началом бронзового века, то есть 1600 годом до н. э., для крайнего Запада. Это не очевидно, уверенность в этом опирается не на исторические документы, которых совсем нет, а на средства исследования, которые создала и использовала современная археология. И еще не следовало бы забывать, что мегалитические монументы повторно использовал каждый новый завоеватель крайнего Запада, в частности кельты; тогда становится ясно, что проблема «цивилизации» строителей мегалитов далеко не проста и что ее можно объяснить лишь с точным учетом всех обстоятельств, времени и места, разновидности памятника, его размещения, различных влияний, которые могли на нем сказаться, приемов и техники, которые были основными при его возведении.

В таком вот состоянии духа я продолжал свои исследования мегалитического мира. В Ирландии я блуждал под холмом Нью-Грейндж, который так прославили многочисленные мифологические легенды, связанные с ним: это дворец Богов и Героев, это Иной Мир в самом тайном и волнующем своем проявлении. Тогда я заметил, что в центральной камере Нью-Грейнджа, столь странно отделанной колоннами, на которых блестят удивительные спирали, все соединено так, что ни капли воды, ни следа влаги не просачивается с нависающего свода — настолько совершенно пригнаны камни. Зато я мог обнаружить, что в день зимнего солнцестояния первый луч восходящего солнца проникает сквозь извилистый и узкий коридор и падает точно на камень в центре святилища, посреди так называемой погребальной камеры. Это не может быть случайным совпадением. Спирали Нью-Грейнджа, который я упорно называю сидом Бруг-на-Бойн, жилищем бога Энгуса, и где произошло столько удивительных мифологических приключений, долго не давали мне покоя, так же как и изображения волос на опорах Гавриниса.

Ирландия особенно помогла мне шире взглянуть на «мегалитическую цивилизацию». Нигде, ни в какой другой стране, каждый новый захватчик повторно не использовал крытые аллеи и дольмены с такой непреложностью. Кельты превратили их в жилища своих богов, и первые христиане тоже не стали их разрушать: когда они не могли стереть в народе память о них, им приходилось христианизировать эти строения, возводя на их месте скиты или представляя их жилищами нечистой силы, входами в чистилище или даже в ад. Правда, древние языческие божества очень часто становились либо «святыми» кельтской агиографии, островной или континентальной, либо бесами, а то и просто стражами христианского Иного Мира, стерегущими Брод душ и больше не позволяющими людям с того берега возвращаться в человеческий мир. Только с началом поисков Грааля сообщение вновь восстановилось: тогда герои смогли безнаказанно проходить через врата Ада и возвращаться, унося немного света, который всегда столь ярко сияет там.

Я видел также вычурные резные изображения Ноута, Доута и Лох-Крю — других холмов, которые еще не открыли всех своих тайн. Я видел дольмены, которые трудно отличить от земли, из которой они появились, — это было в удивительном Баррене, обширной известковой пустыне с трещинами, богатыми экзотической растительностью, недалеко от порта Галуэй, где собираются сотни лебедей, которые, как в Ирландии знает каждый, — вестники Иного Мира, по меньшей мере женщины-феи, летящие от холма к холму, увлекая с собой по дороге смельчаков, влюбившихся в их незапятнанное оперение. Я видел отдельные менгиры в горах Керри, близ странных кельтских крестов — очевидно, позднейших форм стоячих камней — полуострова Дингл, недалеко от сложенных сухой кладкой скитов, которые традиция приписывает первым святым, таким, как «святой» Брендан, Бран мак Фебал языческого предания, отправившийся в море в поисках Земли Женщин, Эмайн Аблах легенд, иначе говоря, Авалона, Острова Яблонь, или же в призрачной Коннемаре, где за стены сухой кладки цепляется туман, или на торфяниках центральной области, где Шаннон лижет стены монастыря Клонмакнойз, башни которого напоминают Великий менгир Локмариакера. Я чувствовал себя там как в родной стране, где, может быть, далекий предок воздвиг столп в память о событии, о котором уже не осталось иных свидетельств, кроме этого камня, презирающего ветер и грозу, словно око Божье перед треволнениями мира.

Я побывал и среди мегалитов Великобритании, на том острове Британия, откуда моих пращуров изгнали Saozhon Ruzh, «красные саксы», проклятые захватчики, которых призвал король-изменник Вортигерн и которых некоторое время сумел сдерживать сказочный Артур. Я видел надгробный столп Тристана, «сына Куноморуса», то есть Марка-Кономора, стоящий неподалеку от Тинтагеля, хищный силуэт которого грезился мне с отроческих лет. Я проник в холмы острова Мэн, Insula Mona, который англичане упорно называют Англси, хотя это земля в высшей степени кельтская. Я размышлял в погребальной камере Брин-Целли-Дду, чье название означает «Холм Черного Леса», и искал там знаки, которые бы позволили мне понять, в чем состояла великая мечта этих мегалитических миссионеров, рассеявшихся по всему крайнему Западу, распространяя свое призывное послание, оставляя на каждом этапе памятник, который напоминал бы о существовании Богини Начал. И эта Богиня Начал, ирландская Маха, армориканская Моргана, носила имя Керидвен в Уэльсе, близ озера Бала, иначе говоря, Ллин Тегид, где стоял ее сказочный дворец и где бард Талиесин получил посвящение. Один дольмен недалеко оттуда как раз считается «могилой Талиесина», и отчаянный человек, который согласится провести там ночь, рискует проснуться либо безумцем, либо поэтом. А я знал, что в Броселиандском лесу, в моей Арморике, один разрушенный дольмен называется «могилой Мерлина». Мерлин, Талиесин — мои всегдашние спутники на дороге, ведущей через синеватые ночи Иного Мира… И на ум мне пришло несколько обрывков из поэмы, приписываемой Талиесину: «Я был водой, я был пеной, я был деревом в таинственном лесу…» Когда погружаешься в мир мегалитических холмов, времени больше не существует.

Как раз в этом состоянии духа я в январе 1981 года начал снимать для телевидения документальный