Не прошло и года с тех пор, как официальные круги Советского Союза отпраздновали 60-летие Д. Б. Рязанова, — и появилось сообщение об исключении его из партии и предании суду «за участие в заговоре меньшевиков и эсеров и за связь с заграничным центром меньшевиков», которые, как говорилось в сообщении, были связаны с заговором промышленной буржуазии.
Процессы над меньшевиками и эсерами, происходившие в 1931 году, так же, как и предыдущие дела «шахтинцев» и «Промпартии» и последующие процессы над руководителями РКП(б), были разыграны по сценариям, изготовленным по указаниям Сталина и вымучены в застенках ГПУ. Признавшиеся на процессе меньшевиков в не совершенных ими преступлениях Громан, Шер, Гинзбург, Рубин, Иков, Суханов, сидевшие в 1936 году в Верхне-Уральском изоляторе, подверглись на этом основании бойкоту со стороны заключенных в том же изоляторе социалистов и коммунистов-оппозиционеров. В тот же период Суханов объявил борьбу за свое освобождение. Он посылал многочисленные, все более резкие по тону заявления, отдельные из которых опубликовывались в стенах изолятора. Вот отрывок одного из них:
«Вы от меня потребовали, — писал Суханов, — максимальной жертвы, самооклеветания и т. д. Я счел нужным на все это пойти, будучи убежден, что все это соответствует интересам СССР. Мы с вами — со следователем разыграли роли и прорепетировали комедию, которую мы позже разыграли в качестве процесса. Было обещано и само собою подразумевалось, что и приговор будет условным или формальным…»
Ответов, конечно, не было. Суханов объявил голодовку, которая длилась 30–40 дней. Потом его увезли неизвестно куда.
Один из осужденных, известный ученый-экономист Юровский (работавший ранее, между прочим, в том самом ФЭБ, в ведении которого находился наш институт) пытался покончить жизнь самоубийством. Незадолго до этой попытки он сказал на свидании своей жене, что все его показания, конечно, ложь, но так надо было…
Обвинительный материал на Д. Б. Рязанова под давлением следователя дал бывший сотрудник Института Маркса-Энгельса Шер.
Исследуя причины исключения из партии и ареста Д. Б. Рязанова, Л. Д. Троцкий в «Бюллетене» № 21–22 писал:
«Директор института Маркса-Энгельса не мог не заступиться за своих сотрудников-меньшевиков, когда им грозили аресты и ссылки. Такого рода заступничество Рязанова, не всегда счастливое, началось не со вчерашнего дня. Все, начиная с Ленина, об этом знали, многие над этим подшучивали, прекрасно понимая „ведомственные“ интересы, которые руководят Рязановым… Д. Б. Рязанов мог в течение нескольких лет осторожно, слишком осторожно молчать по целому ряду острых вопросов. Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в излиянии верноподданнических чувств. Можно себе представить, что на заседаниях ячейки института он не раз неистово огрызался по адресу тех молодых негодяев из многочисленного ордена „красных профессоров“, которые обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов. Такого рода внутренняя клика имела, несомненно, давно уже своего кандидата в директора института и, что еще важнее, свои связи с ГПУ и секретариатом ЦК. Если бы Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах, намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни негодяев сразу рассыпались бы прахом и никакой Крыленко не осмелился бы вменить Рязанову в вину его шуточки по отношению к переводчикам- меньшевикам. Но на это Рязанов не пошел. А на меньшем генсек не мог примириться…»
Если Бухарин и Рыков пали жертвой своей «платформы», от которой они, правда, дважды и трижды отказывались, то Рязанов пал жертвой личной опрятности. Старый революционер сказал: «Служить молча, стиснув зубы, готов. Восторженным холуем быть не могу».
В «Правде» от 12 марта 1930 г. была помещена заметка «Маркс о Каутском» за подписью «Институт Маркса-Энгельса». В комментариях к приведенному письму говорилось: «Подлинник этого письма был передан известной меньшевичкой Лидией Цедербаум-Дан еще в 1925 году. Это письмо Рязанов тщательно скрывал».
Авторы заметки явно пытались бросить тень на Д. Б. Рязанова, хотя прекрасно знали, что Рязанов мог получать из рук противников драгоценные документы только потому, что «соблюдал чрезвычайную осторожность и корректность во всех сделках такого рода».
14. Воронский и Бухарин
Когда я учился в Плехановском институте, разовые лекции по историческому материализму читал у нас Н. И. Бухарин. Читал он блестяще и, несмотря на то, что среди студентов было много внутрипартийных противников Бухарина, несмотря на известное нам критическое отношение В. И. Ленина к книге Николая Ивановича «Исторический материализм», — на лекции Бухарина набиралось столько студентов, что пройти в аудиторию было почти невозможно. Бухарину приходилось идти на трибуну, перешагивая через сидящих на полу студентов. Запомнился полукомический случай, когда пробираясь таким образом на трибуну, Бухарин увидел, как один из студентов сплюнул в сторону, и плевок этот попал на сапог лектора. В этот день мы не слышали лекции об историческом материализме: Николай Иванович прочел нам импровизированную лекцию о культуре и цивилизации.
Позже, когда на квартире И. Т. Смилги я встречался с А. К. Воронским, он много рассказывал о Бухарине. В частности, рассказал такой случай.
В. И. Ленин, как сказано выше, с большими оговорками считал марксистской книгу Н. И. Бухарина «Исторический материализм» и решил выступить с критикой ее в журнале «Красная новь», который редактировал Воронский. Редактору и позвонил Ленин, и между ними состоялся такой разговор:
— Вы, Александр Константинович, читали новую книгу Николая Ивановича «Исторический материализм»?
— Нет, Владимир Ильич, не читал.
— В книге много ошибок, и я хотел бы в вашем журнале поместить критическую статью о ней. Как вы на это смотрите?
— Я не могу поместить вашу статью.
— Почему же, если не секрет?
— Владимир Ильич, вы знаете, что Николай Иванович — мой друг. Ваша статья может сильно повредить ему, так как вы теперь стали иконой.
— Как, как вы сказали? — переспросил Ленин.
— Да, да, Владимир Ильич, вы стали иконой. Вы — икона, и на вас молятся. Ваша статья станет сигналом для проработки Николая Ивановича…
— Икона говорите? Ха-ха-ха! Так, значит. Ну, а если не я, а Иван Иванович Степанов напишет такую статью в ваш журнал?
— Все равно, Владимир Ильич, никакой и ничьей статьи против Бухарина я в моем журнале не помещу.
Воронский рассказывал об этом разговоре к случаю, подчеркивая, какие нравы были при Ленине, каков был тогда стиль руководства. Кто из редакторов журналов посмел бы при аналогичной ситуации так ответить Сталину и спрашивал ли бы последний у редактора разрешения на напечатание своей статьи?
15. И. Т. Смилга
Летом 1926 года, во время каникул, МК партии направил меня в Орехово-Зуево — прочитать ряд лекций по политической экономии на курсах секретарей укомов. Поехало нас трое — я, Митин, читавший философию, и Горюнов. Срок курсов — два месяца. Время было летнее, и мы сочетали чтение лекций с отдыхом — купались, загорали, катались на лодках. Разумеется, я близко познакомился со всеми членами нашей группы. Митин, как это легко было заметить и тогда, был человек самых заурядных способностей,
