бывать в Венеции, юноша?
Я засмеялся и отрицательно мотнул головой. Отец оставался серьезным:
— Мне тоже, а жаль. Ты представляешь, Климка: тысячелетия изменяют до неузнаваемости рельеф и климат, и там, где протекали реки, образовывались горы, а горы, стертые временем, превращались в долины… И вот приходишь ты, начинаешь читать, страницу за страницей, чудесную повесть старушки Земли… Ничто, даже всесильное время, не способно устоять против разума человека!
Мне хорошо было в такие минуты с отцом: все горести, обиды, неразрешимые противоречия отступали на задний план. Увлекшись, отец вскакивал из-за стола и начинал быстро расхаживать по комнате, размахивая руками. Голос у него при этом дрожал, делался требовательным, будто не я сидел перед ним, а кто-то другой, скептически настроенный, ни за что не желавший признавать то, что археология — наука чрезвычайно интересная и полезная. В такие минуты я восхищенно смотрел на него и он представлялся мне могущественным чародеем, способным видеть то, что было скрыто от глаз обыкновенного смертного.
Но почему он не хотел видеть того, что видел даже я?
У СТАРЫХ КАЗАРМ
С Коськой мы были одногодками, но в политике он разбирался лучше, чем я. Когда я рассказал ему о том, что ответил мне отец на мой вопрос, белый он или красный, Коська заявил, что мой отец самый настоящий максималист и что это нисколько не лучше, чем белый.
— В общем малиновый. Это он правду сказал, — презрительно сплюнул Коська и схватился за удочку: должно быть, клевало.
Мы сидели на носу полузатопленной шхуны, той самой шхуны, которую видели тогда, когда нас шуганул от казарм грузчик Семен. Ловили красноперку. Глупая рыба красноперка: сколько крючков наживишь, столько и попадется. Только не надо сразу выбирать лесу, а как услышал, что клюнуло, — подсеки, потом еще…
Затонувшая шхуна была нашей штаб-квартирой, а рыбу мы ловили так, для отвода глаз. На самом же деле вот уже который день мы готовились здесь для налета на старые казармы, вернее, на их развалины. Золотые идолы, судя по всему, должны были быть где-то в ближайшей казарме, которая больше всего пострадала от взрыва. Так, по крайней мере, мы «прочитали» с Коськой отцовский план.
На этот раз мы со всей тщательностью продумали всю операцию. Достали даже фонарь и вещевые мешки для образцов, раздобыли слесарную пилу и решили: как только обнаружим идолов, будем отпиливать от них кусочки, складывать в мешки и перетаскивать на берег. Берег здесь был пустынный, над самой шхуной нависла скала. Словом, лучшего места нельзя было и придумать для временного хранения наших сокровищ. Ну, а там проще простого: подгоняй шлюпку и дуй в Рабочую слободку, от которой до Матросской рукой подать. Вот только шлюпки у нас не было. Я предложил сделать плот, но Коська не согласился.
— С этим плотом до зимы провозишься, да и управлять им плохо, а в случае чего, убежать трудно будет. Стащим шлюпку у приказчика Иохима для пользы революции, — заявил он, и я согласился. Коська был очень упрямый, если что задумал — не переубедишь.
Предварительный осмотр развалин пока ничего утешительного не дал. Мы нашли только фуражку да вонючую флягу из-под виски. Коська поднял меня на смех:
— Идолы-то твои, оказывается, водку хлещут!
Он еще долго подтрунивал бы надо мной, но в это время мы наткнулись на дверь подвала. Тяжелая, сделанная из толстых потемневших от времени плах, дверь была сорвана взрывом со своих ржавых петель и лежала на земле. В подвал вела крутая каменная лестница.
— Ну, спускаемся? — ехидно сказал я. — Посмотрим, как они там американскую водку хлещут…
— Погоди, — отмахнулся Коська, — фонарь-то мы не захватили, еще шею свернешь из-за твоих идолов.
Я не стал спорить, и мы отправились на шхуну за фонарем. Потом передумали и решили выждать дня два на всякий случай. И вот теперь ловили рыбу и посматривали по сторонам.
Бухта была по-прежнему неподвижной, чайки не метались над нею, а плавали, сгрудившись в белые островки, и совсем как домашние утки чистили свои перья. Вода была такой прозрачной, что было видно, как шевелила своими оранжевыми присосками перевернувшаяся морская звезда. Между водорослями шныряли стайки мелкой рыбешки, степенно двигались толстогубые пеленгасы. Из-под зеленобородого камня выскочил и замер на солнечном пятне серенький крабик. Раздеться бы, плюхнуться в воду, нырнуть, распугав морских обитателей… Не очень-то нам с Коськой хотелось в такой день лезть в темный подвал. Чтобы не поддаться соблазну, мы, не сговариваясь, собрали свое снаряжение и отправились к развалинам.
Подвал, если не считать сорванной с петель двери, почти не пострадал от взрыва: видно, основной запас гранат и патронов хранился в противоположном конце казармы. Поэтому мы с Коськой без особого труда проникли в него. Освещая путь фонарем, который Коська старался держать повыше, мы спускались осторожно, чтобы не сорваться в какую-нибудь пропасть. И надо сказать, осторожность не помешала: вместо последней ступеньки перед нами возникло круглое отверстие. Тусклый свет фонаря был бессилен пронизать густо-черную темень колодца и выхватил из нее лишь несколько бугристых камней.
Если бы я был один, то, наверное, поторопился бы выбраться из подвала, но сейчас, боясь того, как бы Коська не заподозрил меня в малодушии, я как можно спокойнее посоветовал:
— А ну, посвети сбоку — должен же быть обход. Сюда, теперь свети сюда.
Коська послушно отвел фонарь сначала в одну сторону, потом в другую. Стены подземелья сужались книзу, образуя громадную каменную воронку, в основании которой был колодец. Я облегченно вздохнул: можно было возвращаться; в самом деле, не лезть же в эту темную дыру; пожалуй, еще шею свернешь, а веревки мы захватить не догадались. Но теперь заупрямился Коська.
— Погоди, посмотрим еще, только не шевелись, а то сорвешься, — сказал он и, поднеся фонарь вплотную к лестнице, заглянул под нее. — Так и есть, вот он, вход!
В его голосе я не уловил особенной радости по поводу такого открытия, но постарался сохранить полную невозмутимость, будто только и занимался в последнее время тем, что ежедневно лазил по подземным ходам. Я даже потребовал фонарь и заявил, что пойду первым; мол, мне-то лучше известны всякие лабиринты. Коська возмутился:
— Вот еще, я и сам могу!
Потайной ход, узкий в начале, постепенно расширялся, свод его стал выше, и мы уже не нагибались, шли во весь рост. Несколько раз мы останавливались для того, чтобы осмотреться, а на самом деле попросту от страха. Смотреть-то было нечего. Впереди и сзади темнота, а мы посредине, как застрявший пыж в стволе ружья.
Судя по всему, в давние времена по этому стволу ходили очень часто: в твердом известняке образовался желоб, протертый подошвами ног. Интересно, сколько тысяч рабов прошло здесь до нас? От этой мысли я поежился, показалось, что из темноты, недосягаемой для света фонаря, за нами наблюдали настороженные глаза хранителей сокровищ. А тут еще ход свернул в сторону и начал заметно понижаться. Коська запнулся о камень, и тот покатился так быстро, что мы в нерешительности остановились.
— Все равно как в штольне, — смущенно пробормотал Коська. Видно было, что и он не меньше моего перетрусил, однако тут же, чтобы скрыть от меня свое смущение, по возможности бодро рассказал мне о том, как они однажды с отцом спускались в шахту и как его чуть не пристукнуло куском породы. — Я аж глаза от страха выпучил, а отец смеется. Вот, понимаешь, был человек, ничего не боялся!
— А где он сейчас?
— Известно где, контра заглотала. Еще когда мы на руднике жили. Забастовка, понимаешь, случилась, а он как крикнет самому управляющему: «Живодер ты, кровь нашу рабочую сосешь!» Понятно, на подозрение взяли, а после заарестовали — и теперь ни слуху и ни духу.
— Может, еще объявится.
— Ясно, может, — согласился Коська, — только не сейчас; сейчас запросто сцапают… Ну, пошли
