Стало очевидным: дело не в пульте, а в самом Крэле. Чем ближе он подходил к башне, тем хуже себя чувствовали питомцы Ваматра, а когда Крэл, наконец, решился и вошел в дверь, прозвучал сигнал тревоги. Всполошился весь персонал, обслуживающий вольеры. Крэлу пришлось немедленно покинуть башню.
Несомненным было одно: ни Крэл к протоксенусам, ни они к нему приближаться не должны. Как истый экспериментатор, он не мог удовлетвориться одним опытом, но, понимая, как рискованны подобные проверки, счел за благо пока отказаться от них. «Ну хорошо, — размышлял Крэл в перерывах между записями показателей, — мне становится худо в непосредственной близости от них, и это как-то объяснимо: ослабленный лейкемией организм не способен преодолевать их сильное воздействие, самочувствие резко ухудшается. Допустим… А они? Что происходит с ними?»
Вопрос оставался без ответа, но в эту же смену Крэлу удалось ответить на такие фундаментальные вопросы, что он разом забыл о том, что протоксенусы, по-видимому, терпеть не могут его присутствия.
До этого Крэл не интересовался, какой режим нужен для нормального развития и существования протоксенусов, содержащихся в башне. Из отчетов он знал, что вольеры окружены тонкими двойными стенами башни, между которыми идут к самой верхушке железные, почти вертикальные лестницы; знал, что наверху находятся генераторы, без которых протоксенусы долго существовать не могут. Известно ему было, что в башне поддерживается низкая температура, пониженное давление. Что же касается режима их питания, цикла развития и размножения, то на эти данные он не обратил особого внимания, и они стали занимать его только после сигналов тревоги. Теперь Крэл отлично помнил, в какие часы протоксенусам давали пищу, какой поддерживали режим генераторов, и наметил, как поставить опыт.
Первая удача пришла внезапно. В час, когда началась кормежка, дрогнула стрелка гиалоскопа, на экране изменился постоянный узор, день и ночь рисуемый сумматором, и Крэл закричал «ура!» Молча, про себя.
Повторить, повторить! Вновь и вновь. И Крэл повторял записи. Одну за другой. И каждый раз совершенно отчетливо приборы отмечали изменение характера излучаемых протоксенусами волн во время приема пищи. В начале опытов рисунок на экране гиалоскопа был примитивен и не очень упорядочен. Заметные изменения можно было обнаружить только при приеме пищи, испуге, но дальше… Дальше появились такие наблюдения, которые надо было проверять и проверять. «Чтобы не было слишком страшно», — как говорил Крэл.
В павильончике стало тесно. Кроме Крэла и двух его лаборантов там теперь неотлучно находился Петер Ялко и, конечно, Инса.
— Дед убьет меня, — стонала Инса. — Тему забросила и сижу здесь. Что-то будет! Да он ведь испепелит — это его любимое словечко.
— А мы покажем ему такую вот картинку, Инса, — Крэл развернул широкий рулон с записями, снятыми на гиалоскопе.
— Что это? Да ведь это вчерашняя запись. Что в ней особенного?
— Ее надо будет сохранить. Получится уникальный, прямо-таки музейный экспонат. С датой, со следами наших пальцев, перепачканных осциллографическими чернилами. Это может пригодиться. На тот случай, когда неблагодарные потомки…
— Ой, да говорите поскорее, в чем дело?!
— Посмотрите на отметки времени. Вот здесь.
— Ну и что? Одиннадцать пятьдесят.
— А интенсивность?
— Предельная. Большей мы не получали.
— И сразу резкое падение, — указал Крэл, проведя ногтем мизинца по ленте. — Почему?
Спор вспыхнул моментально. Инса говорила одно, Ялко — другое, включились и лаборанты, тут же просматривая записи в лабораторном журнале, сверяясь, что и в какой час делали протоксенусы.
— Нет! — каждый раз отрезал Крэл. — Нет. И этот вариант не подходит. Нет.
— Тогда что же?
— Колокол.
— Какой колокол?
— Потому что зазвонили на обед.
— Ну, знаете!
— Нужно сесть, — сказал Крэл, — а то вы попадаете.
— Крэл!
— Нет, серьезно, давайте сядем.
Все сели.
— Думаю, протоксенусы понимают нас.
Казалось, такое заявление должно было вызвать бурю, если не протестов, то споров или еще чего-то, что показало бы крайнее возбуждение исследователей. Бури не получилось. Всё молчали, и Крэл продолжал:
— С самого утра мне не давал покоя вопрос: почему кривая интенсивности пошла вниз? Ну так вот, если вы внимательно посмотрите вчерашнюю запись в лабораторном журнале, то увидите, что никаких изменений в режиме содержания протоксенусов в промежутке между одиннадцатью часами сорока пятью минутами и, предположим, двенадцатью часами пятнадцатью минутами не произошло. И вместе с тем в одиннадцать пятьдесят кривая пошла вниз. Что случилось? Только одно: зазвонил колокол.
— Позвольте, позвольте, — не выдержал Ялко, — колокол звонит для нас, нас призывает к обеду и не может для них являться раздражителем, способным образовать условный рефлекс.
— Правильно. Дело гораздо сложнее. Разрешите, я закончу, а потом будете судить. Вы, Петер, были в это время здесь, у пульта? Так. И вы, Инса? Инса молча кивнула. — Ну вот, хорошо. Как только зазвонили на обеденный перерыв, о чем мы заговорили?
— Да разве можно сейчас вспомнить!
— А вы постарайтесь. Я не буду подсказывать вам ответ. Подумайте.
— Я вспомнила, я вспомнила! Вы возмутились, заявив, что еще целых десять минут можно было бы вести наблюдения, а вот зовут к обеду.
— Совершенно верно. А дальше, дальше? Петер, девочки, вспоминайте, вспоминайте.
Никто ничего примечательного вспомнить не мог.
— Ну вот, — укоризненно заключил Крэл. — Всё были здесь, всё болтали, прошло только двадцать три часа с минутами, и никто не может вспомнить, о чем болтали.
— А вы помните, — постаралась поддеть Крэла Инса.
— Нет. Не удивляйтесь. Это естественно — ведь говорили о пустяках, которые, к счастью, мозг умеет отбрасывать за ненадобностью, не хранит. Но это и важно в данном случае: говорили о пустяках, болтали. Говорили о звонаре-любителе, который впервые стал вызванивать не точно, не в положенное время, говорили о столовой, о чем угодно, кроме?.. Ну, кроме?
Настойчивый вопрос остался без ответа.
— Да обо всем, черт возьми, кроме протоксенусов! До этого не сходили они у нас с языка — и вдруг, веселый перезвон не вовремя!
— Колокол… — всё еще в растерянности повторила Инса.
— Колокол им ни к чему, разумеется. Просто мы перестали говорить о них, перестали
Зазвонил колокол. Ровно в двенадцать, как всегда, но впервые за всё время существования лаборатории Холпа не всё оставили работу. У «пульта Крэла» собралось человек восемь. Забыв об окружающем, занялись одним составлением плана. Наконец, план действий был выработан. Наскоро пообедав, Крэл, Ялко и Инса ушли в наиболее отдаленное от башни помещение, прорепетировали там, как вести разговор по заранее разработанному сценарию, и начали запись на магнитофон. Говорили только о протоксенусах и затем начинали болтать о чепухе. По взмаху руки Крэла всё трое опять избирали темой беседы протоксенусов, а через несколько минут переходили к обсуждению последней телепередачи, посвященной моде на купальники.
По выписываемому на экране электронным лучом рисунку, бегущему, постоянно меняющемуся, трудно
