великой организации, ставящей перед собою поистине гуманные цели, что в том же 1204 году, когда в Константинополе была образована Новая латинская империя, около старого моста через Тибр была открыта новая больница Святого Духа. Он благословил ее и объявил, что здесь будет центр его гуманитарной организации… Следует признать, что она была предназначена для Римско-католической церкви, однако Иннокентий III думал и о том, чтобы оказывать помощь людям, страдающим от болезней».[69]
И, наконец, Иннокентий был настоящим джентльменом. Даже в разгар Крестового похода против альбигойцев мы видим, как он вмешивается в дело осужденного каноника из Бар-сюр-Оба. Несмотря на его суровое обращение к Раймону VI Тулузскому, он никогда не терял беспристрастности. Папа поставил условие, чтобы часть конфискованных земель была возвращена наследнику графа, если он не повторит ошибок отца. Можно без труда привести с дюжину случаев, когда он с подобной мягкостью и снисходительностью относился к проявлению ереси в других частях христианского мира. То, что этот человек, несмотря на давление епископов и легатов, ждал почти десять лет, прежде чем объявить Крестовый поход против альбигойцев, весьма характерно для него.
Папская миссия
С самого начала папские легаты вели себя не лучше, чем живущие в миру священнослужители. Их привычка разъезжать по стране в роскошных экипажах в окружении вассалов не могла растопить лед холодного отношения к ним лангедокцев, которые уже давно со смехом и презрением относились к вычурной роскоши, на которую были падки легаты, и в глазах которых сдержанность и суровость альбигойских «идеальных» казалась гарантией честности и святости. Дела становились все хуже. Изменник Беренгар II, примас Лангедока и архиепископ Нарбонны, мешал легатам и отказывался помогать им в выполнении их миссии. Его преосвященство епископ Безьерский сдался. Давно привыкшие видеть вокруг себя процветание ереси, жившие жизнью обычной знати, эти прелаты, что, возможно, вполне естественно, мало симпатизировали этим монахам-цистерцианцам, одно присутствие которых напоминало им о делах, творящихся в их епархиях.
Примерно в середине 1206 года группа легатов, собравшись в Монпелье, горячо обсуждала невозможность выполнить их миссию. У них почти не было удач, зато неудачами они могли похвастаться. Некоторые вельможи распахнули двери своих замков, чтобы устроить там дебаты между апологетами ереси и католическими миссионерами. Однако, какой бы полной ни казалась победа, результаты были плачевными. Даже прибытие таких удивительных людей, как Дидакус и Сен-Доминик, и согласие легатов вести апостольски-нищенскую жизнь не привело к ощутимому успеху.
Инцидент в Шамп-дю-Сисэр проливает свет на общую ситуацию. Работяги привыкли работать, не делая выходных на праздники и воскресенья. В день святого Иоанна Крестителя Сен-Доминик, который находился в одной из деревень, укорил одного из рабочих за это. Реакция людей на его замечание была столь яростной, что святой едва унес ноги живым.
В 1207 году старший легат, де Кастельно, предпринял решающий шаг – это была кульминация действия, ответ на многочисленные выходки графа Тулузского. Легат отлучил графа от Церкви и лишил его права пользования его же землями. Иннокентий III, ни секунды не сомневаясь, подтвердил оба приговора. 15 января того же года де Кастельно был убит приспешниками Раймона.
Это преступление развязало Иннокентию руки, и он стал действовать быстро и сурово. Через три месяца после убийства трубы Ватикана зазвучали по всей Европе.
«Негодующие письма получили все епископы, жившие на землях Раймона; в них рассказывалось о преступлении и о соучастии в нем его двора. В письмах предписывалось отлучить от Церкви замешанных в убийстве людей и еще раз отлучить самого Раймона. Приказ Папы также предписывал увеличить число земель, отобранных у графа. Это касалось и тех мест, которые граф или убийца могли осквернить своим присутствием. Это шедевральное проклятие следовало издать и читать его текст во всех церквах по воскресеньям и в праздничные дни».[70]
Сам Раймон был объявлен вне закона, его вассалы и сторонники были лишены всех привилегий за верность ему; Раймону запрещалось искать утешения у Церкви до тех пор, пока он не изгонит всех еретиков из своих владений.
Тем временем Арно Амалрик потребовал исполнения главной заповеди цистерцианского ордена и с пылом призвал истинно верующих всего христианского мира присоединиться к Крестовому походу. Иннокентий с таким же призывом обратился к французским епископам. Поздняя капитуляция Раймона дала толчок этому делу, и даже если бы Папа был в силах сделать это, он не стал бы теперь отзывать Крестовый поход. Граф, который, собственно, и еретиком-то не был, а считался в глазах Церкви не в меру энергичным католиком, торжественно примирился с Церковью. Меньше чем через неделю после этой унизительной процедуры армия крестоносцев, выйдя из Лиона, направилась на юг.
Крестовый поход и альбигойская война
Крестовый поход против альбигойцев длился всего около двух месяцев; альбигойская война с перерывами вспыхивала в течение двадцати лет. Время, в течение которого можно было получить отпущение грехов, составляло сорок дней, а потому, после великого рывка на запад, во время которого были взяты Безьер и Каркассон, большая часть армии приготовилась возвращаться домой, «досыта накормленная духовными ценностями и отсутствием даже примитивной обуви на ногах», как верно заметил мистер Никерсон.[71] С этого времени Симон де Монфор оставался командующим, в чьи обязанности входило укрепление оккупированной территории, покорение лангедокских дворян и осуществление некоего рода полицейского надзора за монахами-доминиканцами.
Эти описания полного разрушения средневековых городов нельзя принимать уж слишком серьезно. Судя по ним, де Монфор разрушил стены и фортификационные сооружения Тулузы дважды всего за восемнадцать месяцев.
Религиозная сторона конфликта, спровоцировавшая Крестовый поход, постепенно отошла на второй план, уступая место политическим проблемам, возникновение которых было неизбежно. Король Педро Арагонский, получивший в 1204 году папский титул «Первого вождя Веры», появился в битве против де Монфора на стороне графа Раймона, который приходился ему родственником по жене. Сумасбродный суверен был убит в знаменитой битве при Мюре в 1213 году – это было жаркое сражение католиков против армий Церкви.
Эта битва решила судьбу Лангедока. В 1224 году де Монфор пал смертью солдата у стен Тулузы. Война тянулась еще пять лет, а потом был подписан договор, по которому герцогство Тулузское полностью отходило французской короне.
Политической ценности эта борьба не имела. Среди предводителей южных сил не было еретиков. Раймон всю жизнь был католиком и, умирая, получил утешение от Церкви. Педро был «Первым вождем веры», он яростно бил неверных мусульман в Испании, к тому же именно он был инициатором создания беспрецедентно суровых законов к еретикам, живущих в его доминионах. Раймон Роджер ввязался в катаризм, как любой человек может ввязаться в какое-то модное в определенное время течение. Хотя его жена и одна из его сестер были катарами, а другая сестра – вальденсийкой, он сам никогда открыто не объявлял о своей приверженности какому-то виду ереси. Как бы там ни было, война под конец превратилась из войны объединенных сил христианства и объединенных сил еретиков в войну между французской короной и южной знатью.
Однако было бы ошибкой рассматривать сопротивление, которое оказывали крестоносцам, как сопротивление покоренных людей, обезумевших от негодования на то, что иностранные захватчики посягнули на их сердца и дома. У народов южной Франции не было развито чувство патриотической солидарности. Похоже, их сопротивление не имело даже вожака. Сам Раймон не проявлял особого интереса ни к притязаниям Церкви, ни к поверхностной привлекательности ереси. Как и большинство других представителей дворянства, он главным образом хотел, чтобы его оставили в покое. Раймон сопротивлялся крестоносцам не потому, что они олицетворяли чванливое высокомерие Рима, а потому, что те помешали приятному течению полной удовольствий придворной жизни. Он, скорее, испытывал раздражение, чем возмущение, желание прогнать захватчиков, а не патриотический гнев, направленный на них. 1аким образом, трубадур Раймон Миравальский приветствовал прибытие Педро II в Лангедок в 1213 году, заметив, что «король обещал мне, что вскоре я снова получу Мираваль, мое искусство получит своих слушателей, а потом все дамы и их возлюбленные вернутся к своим удовольствиям».[72]
