расследования независимо от узника, применение пыток, отрицание возможности защиты – все эти способы были, по мнению Вакандарда, «деспотичными и варварскими». В наше время даже сама мысль о том, что преступника, какие бы страшные преступления он ни совершил, могут сжечь живьем, кажется ужасной и отвратительной. Однако мы помним, что гуманное отношение к преступникам появилось совсем недавно. Мы должны полностью отмести идею о том, что в жестоком обращении к еретикам в Средние века кто-то видел что-то ненормальное или необычное. В 1788 (!) году женщина по имени Фоб Харрис была сожжена живьем на костре за изготовление фальшивых денег, причем, судя по документам, «множество людей присутствовали на этой печальной церемонии». Страшно подумать, что некоторым из ныне живущих людей подробности ужасной церемонии сожжения мог пересказать живой ее свидетель. За 1837 год 437 человек были казнены в Англии за различные преступления; до принятия билля о реформе парламента в Англии смерть считалась заслуженным наказанием за подлог, изготовление фальшивых денег, конокрадство, поджог сена, разбой, ночные кражи со взломом, поджоги, вмешательство в работу почты и богохульство.
Тела умерщвленных было принято выставлять на всеобщее обозрение чуть не до середины XIX века. В 1811 году убийца Вильяме совершил самоубийство в тюрьме; было принято решение выставить его тело рядом с местом совершенного им преступления.
«Образовалась длинная процессия, возглавляемая констеблями, которые расчищали дорогу своими дубинками. Дальше шел недавно сформированный конный патруль, вооруженный саблями, церковные офицеры, военные офицеры, констебль графства Мидлсекс верхом на коне, а затем везли тело самого Вильямса, выложенное на приподнятой платформе, которую установили на повозке… – так, чтобы все могли увидеть его тело, одетое в синие брюки и синий с белым полосатый жилет… Выражение лица покойного было ужасным, да и, вообще, все это действо производило удручающее впечатление. Процессия,, остановившаяся на четверть часа у дома жертвы Вильямса, шла в сопровождении целой толпы людей, рвущихся вперед, чтобы воочию увидеть мертвого убийцу».[186]
Поступок этого человека, Вильямса, вдохновил де Кинси написать его знаменитое эссе «Убийство как одно из произведений искусства».
Пепис сделал несколько замечаний о публичной казни некоего полковника Джона Тернера, состоявшейся в 1662 году; он описывает, как «заплатил шиллинг, для того чтобы встать у колеса телеги за час до казни». В 1784 году с обычного места, где проводились экзекуции, с Тайберна, место казни было переведено на «великую арену перед Ньюгейтом». Шериф Лондона, объясняя, чем это было вызвано, говорит, что «в будущем, вместо того чтобы везти осужденных на телегах к Тайберну, их будут казнить прямо у тюрьмы Ньюгейт, на площади перед которой могут собраться пять тысяч человек».[187] Лишь в 1868 году публичные казни были запрещены постановлением парламента.
Совершенно ясно, что, обвиняя инквизицию в жестокости и грубости по отношению к еретикам- преступникам, мы должны быть весьма осмотрительны. Призыв лорда Эктона «никогда не унижать современную мораль и не сомневаться в честности, а подходить к остальным с теми же мерками, какими мы меряем собственную жизнь, верить в то, что ни человек, ни дурной поступок не останутся безнаказанными, потому что история может и ошибаться», так вот этот призыв просто чудесен; было бы хорошо, если бы историки вняли ему в полной мере. Мы не можем порицать целую цивилизацию, целый континент, целую эру за человеческую деятельность. Может, мы стали более добрыми, более чувствительными к жестокости, более готовыми к пониманию, более благотерпимыми в таких делах. Хотелось бы надеяться, что за две тысячи лет существования христианства истинная мораль наконец-то восторжествует. Хотя и в современном мире есть грубость, абсурд, мерзость, извращения – множество вещей, которые привели бы в ужас наших предков. Мы не можем сказать, что выносим абсолютное, окончательное суждение о действиях, мыслях и манерах прошлых времен. Мы не имеем права утверждать и предполагать, что наша система ценностей в таких делах более совершенна, чем та, которая была принята в Средние века. Больше того, некоторые из нас могут счесть, что, напротив, люди Средневековья имели для жизни более устойчивую основу. Правда, они боролись с бедами, как могли, и потерпели неудачу в этой борьбе; просто мы, люди так называемой «новой эры», терпели меньше неудач, но мы и не прилагали таких усилий. Мы не пробовали и не достигли того синтеза, которого достигли умы средневековых ученых. Мы потеряли саму концепцию единства, а потому средневековое общество, бесконечно разнообразное, однако основанное в первую и последнюю очередь на общности культуры, кажется нам странным и экзотическим обществом с его великой ненавистью и еще более великой любовью. Мы чувствуем себя дома в Римской империи. Потому что на каждую хорошую книгу, написанную о Средних веках, было написано по двадцать книг о Римской империи. Мы чувствуем, что Цицерон с легкостью мог бы занять свое место на скамье в палате общин. Но разве мы не испытываем благоговейного страха и восхищения Сенбернаром? Разве нет у нас ощущения, что из нашего мира ушла какая-то движущая сила – сила, впитавшая в себя жар полуденного южного солнца, и свежесть ветра, дующего с болот?
Мы уже много места посвятили несправедливости и неправильности инквизиторского процесса. Наиболее серьезным, «возможно, наихудшим аспектом, касающимся деятельности инквизиции», можно счесть факт, что «…пагубные методы ее процедуры были заимствованы восхищавшимися ими светскими принцами для использования в собственных судах, причем никто не пытался объяснить (может, даже простить), почему, собственно, сама инквизиция прибегла к ним. Так, светские суды в Европе стали использовать систему inquisitio, тайные допросы, нагромождения вопросов один на другой, чтобы человек не успевал ответить на них и терялся, применение пыток – словом, все то, что было высочайше разрешено использовать в инквизиции».[188]
Довольно любопытно обнаружить, что мсье де Козон не рассматривает этот факт (то есть принятие инквизиторских методов светскими судами) как нечто прискорбное. Он даже считает, что «преступные кодексы и кодексы наказаний современной цивилизации все больше напоминают (практически и духовно) отношение инквизиции к еретикам.[189] Инквизиция была особым трибуналом, созданным при особых обстоятельствах для выполнения особого задания. К ней нельзя относиться, как мы видели, как к чисто карательной организации либо как к трибуналу над преступниками. Конечно же, важнее было первое, однако, учитывая особые обстоятельства, при которых она была создана, инквизиция превратилась, по сути, в объединение этих двух институтов. Полагаю, что попытка организовать светские законные формы на основе инквизиторской модели несла бы в себе столько же аномалий и несправедливостей, как и попытка подключить допросы и обвинения третьих сторон к процедуре признания.
Историк не может вскользь изучать методы борьбы со средневековыми ересями. В записях инквизиции мы встречаем факты неимоверного притеснения и глупости. Однако можно с уверенностью утверждать, что они редко уходили от внимания властей. Настоящий бандит Робер де Бурж был временно отстранен от ведения дел, а потом приговорен к пожизненному заключению. Папские уполномоченные в Лангедоке в 1305 году приказали снять с должностей некоторых людей, злоупотребляющих данной им властью. После первых процессов над рыцарями тамплиерами Папа Клемент V освободил всех французских инквизиторов от исполнения ими своих обязанностей. Было признано, что они злоупотребляли своим положением, а потому их осудили; игнорировать этот факт точно также как и их существование. Наконец, не следует забывать, что первые инквизиторы были весьма далеки от агрессии. Многие годы они сражались в Лангедоке с ересью, не имея никакого оружия, однако еретики отлично понимали, что битва будет до конца. Сомнительно, что в Европе когда-либо появлялся такой же могущественный и отвратительный, по сути, заговор, как альбигойская ересь. Сомнительно, что с такой явной угрозой обществу боролись бы так же эффективно, ведь было пролито совсем немного крови, и дело не дошло до насилия. Потому что совершенно ясно одно: в борьбе с этой ересью терпимость не была ни возможной, ни желанной.
Больше того, если мы взглянем на эту проблему отрешенно, то должны будем признать противоречия методов инквизиции «духу» Евангелий. Как говорит мистер Никерсон, «логический вывод непреодолим. Если (как и все христиане) мы примем доктрину Господа нашего и – как пример – решим, что жизнь человеческая бесценна, то должны признать, что любая попытка извратить эту доктрину или пример, приведет к тому, что мы усомнимся в действиях и словах Господа нашего, а это преступление гораздо более серьезное, чем те, которые признаны законом. Далее. 'Этот разумный аргумент в некоторой степени поддерживается и поступком самого Господа, который с горечью обвинил фарисеев в извращении
