Анна и Беннетт в молчании сидели напротив и постепенно начинали выказывать признаки полного изнеможения — их лица становились все бледнее, глаза все больше западали, руки безвольно лежали на коленях. Моро почувствовал к ним что-то вроде симпатии: в конце концов, они показали себя с самой лучшей стороны и совсем не ломались при даче показаний. Благодаря им его карьера закончится на самой высокой, пафосной ноте. Наверное, надо их тоже как-то отблагодарить. Может быть, намекнуть об их сговорчивости в Париже?
—
Бонфис вел арестованных вдоль ряда камер, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться и не наорать на них — с какой стати он, капитан полиции, должен размещать их в камере как паршивый гостиничный клерк? Он толкнул дверь — две койки, окно за решеткой, острый запах хлорки — и пропустил их внутрь.
— Еду вам принесут, — процедил он и повернулся, чтобы идти.
— Капитан? — Голос Беннетта остановил его. — Мы бы хотели посмотреть меню. — Он наклонил голову. — Если вас не затруднит.
Бонфис напряг все мускулы тела, чтобы не броситься на англичанина и не избить его до бесчувствия. Повернулся на каблуках и отправился в поисках сержанта. С него хватит, больше унижений он не вынесет. Меню, черт его побери!
Беннетт обнял Анну за талию и привлек к себе. Она благодарно прижалась к нему, усталая, обессиленная, мягкая. Потом подняла на него глаза — серьезные, широко раскрытые, полные надежды.
— Все почти закончилось, да?
Беннетт кивнул.
— Дорогая, мы почти победили, но будет жаль, если на последнем этапе мы умрем от голода.
Этот ужин они никогда не забудут, не столько из-за пищи, сколько из-за экзотической обстановки, в которой они ее поглощали. Из ресторана прислали официанта, молодого алжирца, который работал во Франции без разрешения и поэтому был в ужасе, что ему придется накрывать ужин в полицейском участке. Его руки тряслись, поднос дрожал, он попытался открыть бутылку вина, но вместо этого вонзил штопор себе в палец. Когда Беннетт извинился и сказал, что, к сожалению, он не может дать ему чаевых, официант выскочил из камеры, посасывая раненый палец и закатывая глаза от изумления. Так вот как они содержат преступников во Франции! Какая это все-таки загадочная и таинственная страна, полная невиданных чудес, а ведь его папа в Оране именно так про нее и рассказывал.
Беннетт поднял бокал вина и взглянул на Анну.
— Я ведь обещал тебе обслуживание в номере?
Пока ели, они слышали множество шагов, раздающихся в коридоре и затихающих около их двери, и видели любопытные глаза, глядящие на них сквозь круглое отверстие — всем полицейским было любопытно взглянуть на бывших опасных преступников, а ныне привилегированных гостей отделения. Молодой жандарм вошел в камеру, чтобы убрать со стола, выдал им махровые, жесткие от постоянных стирок тюремные полотенца и проводил в пахнущую карболкой, но тем не менее лучшую в мире душевую с горячей водой. Наевшиеся, чистые и совершенно обессиленные, они упали на койки. Вскоре в соседние камеры начали поступать первые дебоширы, пьяницы и хулиганы, герои субботних попоек, но Анна и Беннетт не слышали ничего — они спали как убитые.
22
Анна и Беннетт проследовали за Бонфисом по коридору, по обеим сторонам которого располагались камеры для временно задержанных. Они не могли удержаться и то и дело поглядывали на своих вчерашних соседей, многие из которых были отделены от коридора лишь стальными прутьями. Грязные, оборванные, окровавленные тела лежали, скорчившись, на койках, издавая храп всех тональностей и мощностей, или сидели на полу, уронив головы на руки, и, видимо, думали об ожидающем их наказании. Бр-р, вот воскресное утро в трущобах — вонючее, грязное, безнадежное. Зато когда они вышли на улицу, сладкий, свежий морской воздух ударил им в нос соленой пеной прибоя. Было шесть часов утра.
Три больших «ситроена» того сизо-серого цвета, который французская полиция всегда использует, если хочет провести операцию инкогнито, ожидали перед зданием полицейского участка. Моро, Анна и Беннетт сели в первую машину. Бонфис проверил пассажиров двух других машин — семерых полицейских, закамуфлированных под обычных французских граждан, которые, как известно, ранним воскресным утром всегда выходят на улицу одетые в джинсы, зеркальные очки и наглаженные светло-голубые рубашки. Беннетт подумал, что со своими короткими стрижками они выглядят как десантники на отдыхе. Все они были в прекрасном настроении, шутили и смеялись, довольные, что им не придется провести этот день, уныло раздавая талоны за неправильную парковку, и счастливые оттого, что за такую опасную операцию им всем был обещан дополнительный выходной. Один Бонфис хмурился и нервничал. Он сел во вторую машину, кортеж двинулся в сторону бульвара Круасетт и вскоре выехал на шоссе.
Сидевший впереди Моро сосал трубку и без конца трещал по телефону. Он звонил всем, кому только можно было позвонить, раздавая поручения и снова и снова объясняя им детали операции. Он позвонил командующему на военно-воздушную базу и приказал ему подготовить к вылету вертолет. Затем долго объяснял капитану полицейского участка в Ле Бометт, как тот должен держать своих людей в напряжении, не позволяя им расслабиться ни на минуту, поскольку ему, Моро, может потребоваться подкрепление местных полицейских сил. Но «без шума, старик, без шума, мы же не хотим спугнуть наших голубей?». Он разбудил Леона из кафе «Крийон» в Сен-Мартине и напомнил ему, что мозговой центр операции будет размещен у него в кладовой, находящейся за баром. А когда он истощил список лиц, которых мог мучить по делу, то набрал номер Бонфиса, просто чтобы его немного подразнить.
Да, шеф, все наши люди вооружены. Да шеф, все знают последовательность действий. Нет, шеф, проблем возникнуть не должно. Бонфис прижал трубку к уху и мрачно уставился на идущую впереди машину. Проклятый индюк, старый утконос! Во что он превратил это дело? Выслуживается, ублюдок. А вдруг Поллюс сам появится, чтобы забрать кейс? Бонфис покрылся холодным потом. Нет, не может быть, Поллюс слишком умен для этого. Ну а все же, вдруг кейс ему так нужен, что он пренебрежет обычной для него осторожностью? Его арестуют по подозрению, и он окажется за решеткой раньше, чем успеет моргнуть своим старым глазом. И тогда что? Конец карьере молодого капитана Бонфиса. Он положил трубку, повернулся и рявкнул на своих людей, чтобы те заткнули рты. Несут всякую чепуху, как школьницы на пикнике. И если еще увидит хоть одну улыбку, он ее быстро сотрет кулаком. Это не чертов пикник, это боевая операция, понятно?
Три машины, в отличие от гражданских автомобилей не стесненные ограничением скорости, сохраняли скорость сто восемьдесят километров в час на протяжении всего пути, пытаясь обогнать солнце, которое медленно вставало у них за плечами. Анна и Беннетт с трудом сдерживались, чтобы не показать распиравшую их радость. Перед рассветом они шепотом посовещались и решили на протяжении всего дня сохранять постные лица несправедливо обвиненных людей, против воли участвующих в полицейской операции. Однако им было сложно сдерживаться. Каждый раз, когда они смотрели друг на друга, их так и подмывало расхохотаться от облегчения. В итоге они сцепили пальцы и, чтобы не поддаться искушению, отвернулись в разные стороны и уставились на мелькавший за окнами пейзаж.
Конвой пролетел мимо поворота, ведущего в аэропорт Мариньян, и въехал в сельскую местность, которая становилась все более неровной, дикой и неухоженной, в особенности по сравнению с плюшевыми пальмами и подстриженными газонами Канн. Моро в двадцатый раз посмотрел на часы — удовлетворенный
