Теперь Вале очень хотелось боя, схватки, нечеловеческого напряжения, о котором она так много читала и так долго мечтала. Затаенно, в глубине души, она надеялась, что это отчаянное напряжение сделает ее цельной, сильной, всегда готовой к бою. И — беспощадной.
Командир тоскливо посмотрел на звезды, на их вздрагивающие венчики и вздохнул.
— Все-таки придется проскакивать, — с горечью сказал он. — Метель-то будет — поземку потянуло. Но когда? А нам к утру нужно прибыть на место.
Бойцы молчали. Валя подумала: начинается оправдание. Кто-то сказал весело и уверенно:
— Так мы проскочим, товарищ лейтенант. Ну, а если… Так что ж?..
Валя чуть не крикнула: «Правильно! Колебаться незачем».
Но сдержалась: короткая, очень короткая армейская школа уже приучила ее сдерживать свои чувства, подчинять их общему делу и воле командира. Она только улыбнулась и покосилась на Севу. Его лицо показалось ей сумрачным, недовольным, хотя она надеялась найти в нем отсвет своей улыбки. Сева отвернулся и посмотрел на командира. Тот выдержал его взгляд и оглядел бойцов. В неверном свете месяца и звезд он не столько увидел, сколько угадал настроение большинства ребят — молодых и нетерпеливых, — и, едва заметно пожав плечами, взглядом ответил Севе: «Сам видишь, какой народ…»
Сева наклонил голову и, не глядя, шепотом сказал Вале:
— Проверь крепления. Отодвинь предохранитель с автомата. — Помолчал и поправился: — С рукоятки затвора.
Никогда он не говорил с Валей так отрывисто, и никогда еще так сухо, отчужденно не звучал его голос. Она хотела спросить Севу, почему он так изменился, но не смогла этого сделать. В груди опять образовалась холодная пустота, и Валя услышала стук своего сердца. Она подумала: «Неужели боюсь?»
Но сейчас же сжала зубы и мысленно повторила одно из командирских ругательств, обратив его против себя. Это обозлило ее, и она успокоилась. Потом посмотрела на звездное небо, отыскала Полярную звезду, мысленно сориентировала карту и определила точку своего стояния. Теперь она знала, что чистое поле тянется два с лишним километра.
«Это не так уж много», — словно оправдываясь, подумала она и почему-то доверчиво взглянула на командира.
2
Поле прошли спокойно. Неясные, расплывчатые тени скользнули по торчащему из-под снега жнивью и пропали в кустарнике на опушке леса.
Люди выпрямились: пока шли, всем хотелось быть как можно меньше, и поэтому все горбились; люди шумно и радостно вздохнули: пока шли, все невольно затаивали дыхание.
Лес показался милым и домашним. Терпко и свежо пахло смолой, прелыми листьями и тем необыкновенным — свежим, чистым и слегка горьковатым, — чем пахнет смешанный лес зимой.
Командир подозвал Севу и спросил:
— Ничего не заметил?
Сева помолчал, склонил голову набок и сознался:
— По-моему, фашистские патрули залегли.
— Похоже… Значит, заметили. — Командир помолчал и сказал: — Нужно проскакивать как можно скорее.
В просветах между деревьями звезды лучились ярче. Свет месяца зажигал на ветвях зеленоватые снежные огоньки, тонкими, слабыми лучиками пробивался сквозь сучья. Все казалось ненастоящим и почему-то радостным. И только мороз все настойчивей обжигал лица, и клубы пара изо рта оседали изморозью на капюшонах маскировочных халатов.
Бойцы приваливались к стволам и доставали папиросы, ожидая разрешения закурить. Минувшая опасность породила уверенность, что такое разрешение обязательно будет. Но командир резко сказал:
— Отставить! Нужно поднажать и проскочить лес.
Бойцы нехотя подобрали палки, на всякий случай ослабили крепления лыж, а папиросы спрятали под ушанки, у виска.
Ветер все увереннее раскачивал верхушки деревьев, они поскрипывали успокаивающе, солидно. Привычно шуршал снег под лыжами, и тело, втягиваясь в общий ритм движения, становилось легким, невесомым. Поэтому думалось легко и спокойно.
Валя думала о том смешном положении, в которое поставил себя командир, слишком затянувший принятие решения при выходе из оврага, думала о Севе. Она не знала, почему он так заботливо и так ласково относится к ней. У него есть девушка — тоже студентка. Черная, строгая, с тонкими губами и властными черными глазами. Однажды она приезжала к разведчикам, и Валя, проходя как-то мимо них, сидящих на диване в вестибюле, слышала, как она допрашивала Севу:
— Но ты не пьешь водку? Ты ведь понимаешь, что стоит только втянуться и ты рискуешь стать алкоголиком?
Валя не могла не засмеяться: Сева Кротов — алкоголик? Вот уж что действительно совершенно исключено.
Студентка осуждающе взглянула на Валю, на смущенного Севу и спросила:
— Но ты хоть немного занимаешься математикой? Нельзя забывать, что это все-таки для тебя главное.
Валя посмотрела на нее и поняла, что студентка просто хочет быть серьезной и строгой, больше ведь она ничем не может взять — худенькая, смуглая, высокая. Только одни глаза — большие, черные — можно было бы назвать красивыми.
Потом Валя с удовольствием рассматривала себя в большом зеркале. Высокий, без единой морщинки лоб, серовато-зеленые глаза под длинными ресницами. Прямой нос — тонкий и красивый. Хорошо очерченные, почти вишневые губы. Если бы они были бледные, вялые, то потерялись бы среди мягкого румянца на щеках. А так румянец только подчеркивал их свежесть и припухлость. Хороши и волосы — темно-русые, почти коричневые. О фигурке говорить нечего. Валя знает, что фигурка у нее хороша. Единственный Валин недостаток — маленький рост. Было бы лучше, если бы она была повыше. Но, в конце концов, это и не так важно. Она уже знала, что ребята не очень обращают внимание на рост — была бы хорошенькая.
Сева был некрасивым, но очень приятным парнем, спокойным, собранным. Возле него было уютно и бездумно. А он рядом с Валей всегда оживлялся и шутил — мягко и очень метко. Но он никогда не ухаживал за ней, как другие, не назначал свиданий в коридоре, не пытался подсадить на турник так, чтобы прижать грудь. Нет. Он просто был отличным товарищем… Только ли товарищем?
Валя опять и опять вспоминала мельчайшие подробности их отношений, взгляды, жесты, тон, которыми были сказаны те или иные слова, и от этого копания в прошлом она показалась себе очень старой, уже пережившей любовную трагедию и поэтому никогда-никогда не смогущей полюбить другого. Это опечалило ее, и она услышала поскрипывание стволов, шуршание снега. Стало совсем грустно, и она решила, что все эти мысли — чепуха.
Передние лыжники часто скрывались за деревьями, задние угадывались по сдержанному дыханию. Все было по-прежнему призрачно, как-то ненастояще, но уже не радостно, не празднично. Ощущение грусти усиливалось. Скрип стволов казался жалобным, предостерегающим. И само движение — молчаливое, торопливое — усиливало поднимающуюся тревогу. Валя старалась побороть ее, но тревога только росла, и Валя все чаще стала посматривать по сторонам и поэтому отставать. Шедший сзади Сева отрывисто шепнул:
— Нажми.
Она пошла быстрее и ударила палкой о ствол. Звук удара в морозном воздухе прозвучал очень резко, и она опять услышала собственное сердце.
С этой минуты все ее чувства обострились, и она, кажется, могла определить, какое дерево треснуло,
